Елена Паетка - Я люблю тебя как врага

Огород обнесён забором, на котором из металлических конструкций выложено: "Мы за дружбу и мир." Самогон прятать бессмысленно, его почти нежно любили, находили, даже если он сокрыт в дальний амбар под крышу, и по принятии в дело вступал баян, раскрывавший недопонимаемые мной глубины в трезвом виде тихого и послушного деда. В селе восемь домов, каждая семья для выживания занимается животноводством и растениеводством. Во все стороны видна линия горизонта. Развлечений уйма, и все они – настоящие взрослые. Гоняем с дедом на мотоцикле по степным просторам. Считаем, взмывая на качелях, вагоны в мчащихся мимо поездах. До восьмидесяти бывало. О, поезд остановился, мы выстраиваемся под пышащим жаром тепловозом, и машинисты, они рады нашим энергичным пламенным приветствиям, бросают нам кучи разноцветного тряпья, и мы мастерим одежду куклам.

На улице в открытом поле – печь, в ней пекут румяные, ароматные, нежные блины, смазывают их гусиным пером, обмакивая в тёплое с комочками месиво, приготовленное из яиц, масла и сливок. Всегда находился повод для темпераментного застолья. До кучи собирались студенты, помогающие в ремонте железнодорожных путей, медицинские работники, обрабатывающие помещения от очередной, возникшей поблизости, инфекции, родственники. Но иногда становилось скучно. Вот, в такое «скучно» я совершила страшный проступок. Через форточку пробралась в окно к соседской девочке, она дома одна. Мы заигрались. И, поскольку, мне было категорически запрещено к ней идти, так как баба находилась во временных контрах с её мамой, эта девочка отвечала периодически подходившим к окну бабе и маме, что меня у неё нет. Время летело, мы играли. Становилось всё тревожнее. Могло случиться, что угодно: поезд мог меня перерезать, как это часто здесь происходило с коровами, опять же беглых заключённых всегда много. Не выдержала, и, наконец, вышла к маме из-за шторы. В этот раз меня избили просто ужасно. Баба приговаривала «ремнём, ремнём, от руки небольно». Мама слушалась свою маму. Я осталась живой, потому что пришёл дед. Нескоро. И он тоже считал, что меня надо наказать. В принципе, конечно, правильно побили. Но очень сильно и долго. Если ложь принимают за правду, лгун привыкает, получается, что вроде как он и не врёт, и теряется совесть, внутренний ориентир, Бог в человеке. Кто знает, может быть, я бы действительно стала опасной для общества в противном случае. А так только для себя. Но ведь главное – общественное, а потом уже личное.

" 9Притом, если мы, будучи наказываемы плотскими родителями нашими, боялись их, то не гораздо ли более должны покориться Отцу духов, чтобы жить?

10Те наказывали нас по своему произволу для немногих дней; а Сей – для пользы, чтобы нам иметь участие в святости Его." (14)

Детство не является исключением для возможности заболеть. И даже можно попасть в больницу. В детском саду «Сказка» нас накормили испорченным творогом, и мы почти все заболели дизентерией. Когда мы ели этот творог, космонавты Волков, Пацаев и Добровольский не вернулись из космоса. И всё внимание опекающего нас персонала оказалось прикованным к радио, а не к творогу. Мы сопереживали и вели себя тихо.

Одноэтажная городская инфекционная больница. Полная детей палата, горячо любимая мама за окном, это ужасно, я не могу остаться без неё! Уборщица отталкивает меня от окна, мы с мамой плачем навзрыд, на окно вешают одеяло. Темно и страшно. И понос. Соня, как всегда, оказалась покрепче, её привели в нашу палату, когда я уже выписывалась.

– И никакая ты не Снегурочка, а самая обыкновенная девочка.

Совсем недавно, за завтраком, перед Новогодним утренником, категорично, тряся рядовыми бантиками, Соня выдаёт вердикт мне, входящей в образ, трепещущей от волшебства роли, голубого костюма, восторженно настроенной, хорошей девочке. В школе мне от неё житья не будет.

Одному из родителей удалось геройски проникнуть в палату и принести сынишке в подарок большую красную пожарную машину. Мальчишка, наконец, перестал плакать, «какой избалованный, смотри», стал счастливым и важным, а мы все толпились не столько вокруг машины, сколько рядом с его родителем.

Второй, ой, третий раз я попала в больницу по неизвестной причине. В школе напала слабость, просто села на ступеньку, на лестнице. Дома вызвали скорую, приехала врач, про которую мама знала, что она не очень хороший врач. Но та категорично настаивала, что срочно надо в больницу, потому что у меня гепатит.

Меня положили в ту же больницу, на половину, где народу ещё нужно подтвердить диагноз. В палате нас трое – я и два мальчика. Одному – двенадцать лет, а другой – недоразвитый брошенный ребёнок, добрый мальчик трёх лет. Его жалели. Он уже жил, но ничего ещё про свою жизнь не знал.

Диагноз опять и опять ставили под сомнение, а я от скуки перезнакомилась с девочками с другой уже точно больной половины, и такая душевная дружба завязалась, до поцелуев. Меня ругали, что нельзя туда ходить. А я убегала опять. На третий раз анализы опять оказались неясными, папа вытащил меня через форточку, и увёз домой.

В шестом классе меня по блату положили в областную больницу, чтобы остановить прогрессирующую близорукость. Действенной считалась такая дефицитная процедура, как электрофарез. Следовало опустить глаз в пластмассовый крошечный тазичек с водой, и правильно выбрать уровень тока.

– Колет? – главное, чтобы не торопилась медсестра, а то сразу не поймёшь, колет или нет, она уйдёт, а ты сидишь, и глаз уже почти вылазит.

Здесь тоже «разбалованный» мальчик. Всё отделение ночью проснулось от пронзительно страшного крика и плача. Утром выяснилось, что привезли мальчика семи лет, ему рогаткой выбили глаз. Он очень красив. Из состоятельной семьи. Ходил с повязкой, ещё ничего не понимал, вёл себя как весёлый дерзкий самоуверенный мальчишка. Слава Богу, если он и дальше остался таким.

В меню – «суп с хвостом». Как это? Ошибка? Хвост? Чей? Я не буду это есть!

Очень нравилась мальчикам и в этот раз девочки в подавляющем большинстве меня не любили и навязывали вражду. Весна, родители подарили мне новый халатик, голубой, весь в розовых маленьких шляпках!

– Лина, к тебе пришли, спустись вниз.

Мальчики из нашего класса, трое, принесли мне тюльпаны! О чём мы говорили, не помню, я всё радостно переживала, что в новом халатике.

Опять же в двенадцать лет мне в голову попала Москва, вернее – университет. И я стала молиться. Всем своим существом я потянулась туда, как к торжеству справедливости, интеллекта, красоты и счастья. Все мечты сквозь призму «Москва». На тетрадях, линейках, резинках, везде написано «Москва». Говорят, что я стала буквально бредить Москвой.

В десятом классе по расписанию так выходило, что в кабинете ботаники, зоологии и анатомии проходила политинформация, которую проводил Никита. Наша семья уже переехала в новую квартиру, на центральный проспект, приходилось ездить далеко, на автобусе, часто опаздывала.