Николай Горицветов - Чугунные крылья

– А какой ещё нужен взгляд? От более глубокого мы сами все свихнёмся!

– Не свихнёмся, если взгляд будет более гуманным.

– Послушайте, Александр Иванович, это после того, как нам его передала судмедэкспертиза, когда его признали невменяемым после совершения зверского убийства?

– Да-да, понимаю, Анна Дмитриевна, без эмоций не обойтись. Но мы – работники медицины – должны использовать не их, а разум. Медицина, в том числе психиатрия – наука. А как практика – это гуманная профессия. Мы вот обычно говорим об ужесточении мер режима, увеличении доз. А что можно придумать именно в плане гуманизма?

– Ой… Видели бы вы, что с нашей Мариночкой, заговорили бы о гуманизме по другому поводу.

– А разве я не думаю о том, чтобы и Марине Игоревне облегчить участь? Я говорю о гуманизме сразу для всех… В истории болезни Сергея Капитонова большое количество психотравмирующих факторов и все они сплетены довольно причудливо. Моя задача, милочки мои, – распутать причинно-следственные связи и на основе этого побеседовать именно с этим, как многие считают, безнадёжным больным. Я вот что вам скажу, я участливо проведу его память по всем трагическим этапам и покажу, как на каждом из них могло быть нечто иное, чтобы он представил иным каждый этап! Таким образом, всю жизнь свою он представит иной и себя почувствует человеком деятельным, решительным, светлым, если хотите, творческим. И, кстати, спасибо вам, Анна Дмитриевна, что указали мне на этот тяжёлый случай! Я обращусь к Михаилу Борисовичу с инициативой созыва консилиума по поводу Сергея Капитонова. И после вы увидите, какой он безнадёжный больной!

– Ой, Александр Иванович, вы так говорите, так!.. Я даже если чего-то не понимаю, то чувствую, что правда ваша… Увлекают ваши слова.

– Так, ладно. Ну а нашу беседу с вами тогда можно считать оконченной.

Прошлым летом в одном из московских храмов было большое скопление народа. Не в связи с каким-то праздником. Помимо прихожан явилось немало гостей из ближайших монастырей. Шла погребальная служба, отпевание знакомого прихожанам священника в закрытом гробу, так как тело батюшки были изрублено на куски.

После вынесения из церковной ограды гроб поместили в специальный микроавтобус с затемнёнными стёклами. Возле гроба сели близкие покойного батюшки – вдова и старший сын, а также ещё один батюшка для отпевания непосредственно на кладбище.

А оставшихся в храме прихожане перед таинством святого причащения слушали проповедь:

– …Да не дерзнёт никто из нас, православных христиан, решать, быть ли отцу Леониду святым мучеником за веру. То дано решать только Всевышнему! Наша же задача – неустанно молиться о его душе и только лишь надеяться, что Господь явит нам знамение святости раба своего иерея Леонида!

На кладбище звучала примерно та же проповедь и, в основном, из уст сына покойного. Священства он ещё не принимал, но был близок к тому. В результате христианского воспитания он выработал в себе настоящий аскетизм. Кирилл Леонидович отрастил бородку, а длинные волосы собрал в хвост. Когда они с матерью бросали на гроб комья земли, всё происходило предельно благообразно. Кирилл даже и не плакал, а имел серьёзный, сосредоточенный вид. Мать его, конечно, всё-таки пролила слёзы, но немного и тихо, безо всяких завываний и истерик. Над всеми чувствами преобладало смирение, столь необходимое для следования за Христом в Его Царствие невечернего света.

По пути от вновь обозначенной могилы, Кирилл вёл маму под руку и вдруг заговорил:

– Да, мама, был у нас отец! Не только у нас с тобой, но и у нашего храма, и у всех православных христиан был отец. Был… Пока его не отнял у всех у нас какой-то… слуга сатаны.

– Ой, Кирилл, сынок, может о нём вовсе и не надо сейчас?

– Может и не надо, если для нас превыше всего воля Божия. Но сказать вообще о зле в разнообразных обличьях стоит, мама. Видимо, грядут последние времена мира сего, и зло, чувствуя, что ему грядёт конец, действует с особым рвением и испускает последние силы, которые действуют повсеместно и изощрённо. То там, то сям князь мира сего множит своих слуг. Чем только не завлекает служить себе! Всю свою черноту закрасит белым! Какое ведь течение разрастается – светский гуманизм! – мать цокнула языком и помотала головой. – И истинные последователи Искупителя нашего Иисуса Христа теперь должны понять, насколько нужно сузить свой путь, чтобы идти за ним след в след! Чтобы не попадать в ловушки, которыми завлекает этот мир. Гордость, уныние, расслабленность, сластолюбие – вот ловушки, расставленные повсюду князем тьмы. И наш отец чувствовал это, как никто! Он был истинный воин Христов в своей бескомпромиссности. Он всюду – и в храме, и в семье – наставлял так, чтобы никому ни на йоту не согрешить! Вот это и не нравилось попавшим в услужение дьяволу – всяким миролюбцам да плотоугодникам! Для них уже не было середины – если не получалось внять спасительному слову отца Леонида как отголоску изначального Слова, то они решили убить его. Они убрали его из этого мира, у которого свой князь, и отец ушёл в мир, который не отпадал от Творца!

– Я всё понимаю, – вздохнула мать, – будем мы, сынок, сугубо молиться и поститься. Ну а ты-то, я вижу, всё хочешь… ой, извини, тебя Господь всё больше направляет к служению после отца?

– Да, мама, даже больше того. При таком расползании сладостных и липких сетей зла я даже не хочу думать об отыскании жены.

– Ой, Господи! – мать кивнула и начала креститься.

– Да-да, мама! Я чувствую Божий призыв принять постриг.

Двое из осиротевшей семьи вернулись домой на обычном рейсовом автобусе. Кирилл отрешённо забился подальше в угол.

Невыносимо унылый, просто тошнотворный вид психиатрической больницы за забором с колючей проволокой даже не компенсировался ничем отрадным для глаз. На другой стороне улицы начиналась промзона с рядами складских помещений. Над ними пустынно возвышались разлапистые конструкции опорных башен линий электропередачи. Не было ничего тоскливее появляющегося в сумерках света окон больницы. Казалось, даже внутри уютнее и веселее, чем снаружи.

И вот, в одном из помещений заработал телевизор. Это медбрат, удерживающий буйных, Артём, решил посмотреть футбольный матч, воспользовавшись тем, что в безлюдной ординаторской был телевизор. Но вскоре дверь открылась. Это была, конечно, Анна Дмитриевна.

– Та-ак, Тёмочка. Нашёл минутку, да? А ты знаешь, что Марина наша Игоревна вся чуть ли не в судорогах!

– Ну да, я знаю, что ей здесь тяжело стало в последнее время работать.

Старшая медсестра укоризненно кивала.

– А-а… что?