Владимир Хардиков - Район плавания от Арктики до Антарктики. Книга 3

В первый раз он попал в страну «утренней свежести» на заре своей юности, когда не была готова очередная партия китового мяса из Находки в Японию, ввиду того, что китобои еще не прибыли из Антарктиды, где работала флотилия, маленький рифер завис на целый месяц, и фрахтователь решил временно использовать небольшое суденышко для перевозки яблок из Северной Кореи на Сахалин, благо стояло лето и погода вполне благоприятствовала плаванию далеко не самого большого суденышка. Яблоки шли из порта Хыннам, со стороны Японского моря. Придя на рейд корейского порта, оформились там же официальными властями и стали ждать подвоза яблок из садов или складов страны. Через пару суток судно поставили к причалу, и погрузка пошла своим чередом: ночью корейцы подвозили яблоки в ящиках и складывали их на причал, а утором грузили в трюмы. Вскоре рядом с рифером поставили польское судно, в несколько раз больше нашего «скорохода», привезшее какие-то генеральные грузы и уже второй месяц выгружавшееся на разных причалах. В первый же вечер после окончания судовых работ экипажи стоящих в порту судов начали свое движение по направлению к интерклубу, находящемуся на территории порта, – единственному месту культурного досуга для уставших от судовой обыденности моряков. Поляки отличались тем, что при случайной встрече в порту с другим судном могли сыграть в футбол или волейбол, но неизменно такие встречи заканчивались серьезными попойками и разборками вплоть до следующего утра. Интерклуб же был их любимым местом посещения, тем более что корейская, неизвестного происхождения, водка, смешанная с местным пивом, вскоре валила с ног самого крепкого бойца. И вскоре начинались разборки по самому незначительному поводу – сначала между собой, а потом уже с другими, кто попадется под горячую руку эмоционального и легковозбудимого шляхтича. В случае же отсутствия других – с корейцами, для начала – с обслуживающим персоналом интерклуба, которые всегда в наличии и в большом количестве, и трудно разобраться кто из них из спецслужб, а кто настоящий гарсон, но русский язык знали все, хотя многие и скрывали его знание. Поляки уже находились в Корее не менее месяца до прихода нашего рифера, но первые две недели стоянки вели себя спокойно, не нарушая местных правил и законов демократической республики. Но спустя две недели они как с цепи сорвались, и понеслось… а в итоге вылилось в крайне неприятные последствия. Буйная кровь гордых шляхтичей, сдобренная изрядной долей горячительных напитков, вскоре напомнила о себе, когда они появились в интерклубе и, приняв на грудь каждому по возможности, вспомнили старые, давно забытые обиды и перешли к более тесному выяснению их обстоятельств и причин в привычной форме от простого к более сложному, когда применяются все подручные средства, находящиеся в интерклубе, которых, кстати, там хватало. Поляки сами по себе – нация быстро возбуждающаяся и эмоциональная, особенно после принятия изрядной дозы горючего, видимо, наследие Тадеуша Костюшко все еще стучит в их сердцах, взывая к общенациональному призыву государственного гимна, «Мазурки Домбровского»: «Еще Полска не згинела» (еще Польша не погибла). Но на каждого Костюшко найдется свой Суворов, о чем они частенько забывают. Не обращая внимания на окружающих, они предпочитают выяснять свои межличностные отношения, безусловно считая себя едва ли не мессией с единственно верной точкой зрения. А поскольку так считает каждый, то конфликт быстро переходит в более горячую фазу, а там уже не до аргументов, кроме подручных средств. Моряки других стран, зная эту национальную особенность поляков, стараются не вступать с ними в споры и сторонятся их, так как возможное застолье наверняка закончится дракой. И в этот раз поляки остались неизменны своим принципам. Начиналось чинно, благородно, но умиротворение продолжалось недолго, и как только «озверин» начал действовать, резко возросла и агрессивность панов: вспомнились старые мелочные обиды, давно забытые и потерявшиеся в бездне времени, но почему-то вспомнившиеся под влиянием принятого допинга. Попытки перевести разговоры на общие темы, включая и мировые проблемы, не нашли дальнейшего продолжения, и все вернулось к старому, не раз проверенному и привычному способу общения, когда, не найдя общего понимания, в ход пускают кулаки и предметы близлежащего обихода. Вся ярость, накопившаяся за месячную унылую стоянку в стране Кимов, выплеснулась наружу против своих же коллег и товарищей, с которыми приходится коротать серые будни в стране «утренней свежести», не имея возможности сойти на берег. Польский экипаж разделился пополам, и сражение разгорелось с новой силой, не имея под собой ни малейшей почвы, кроме сброса отрицательной энергии, – своего рода катарсис и почти как у Высоцкого: «…уже дошло веселие до точки…». Цель была одна, как на тренировке: нанести противоположной стороне возможно больший урон или выиграть хотя бы по очкам: что-то похожее на средневековые рыцарские развлекательные турниры, но без правил, судей и кодекса чести, то есть бои без правил. Корейцы сначала молча взирали на разбушевавшихся гостей, наслаждаясь бесплатным шоу белых варваров, но видя, что урон несет и оборудование интерклуба и никаких признаков умиротворения в ближайшее время не предвидится, а столы, стулья и их оторванные ножки летают по всему залу, так же как и посуда со столов, срочно бросились за подмогой: ротой пограничников, расквартированных в сотне метров от интерклуба, сразу за забором порта. Пограничники, услышав знакомый призыв, по первому сигналу тревоги, вооруженные идеями чучхе вечного Президента страны Ким Ир Сена, бросились в бой против ясновельможных панов, лица которых уже были изрядно подпорчены наличием синяков и кровоподтеков, на защиту социалистического имущества. Тем более что изо всех белых варваров поляки являлись самым сильным раздражителем для корейских воинов, стерегущих священные границы своей самой счастливой и демократической Родины: они не считали корейцев за людей, открыто высмеивая их порядки и обычаи, и к тому же всегда были сыты, холены и вдобавок пьяны, да и курили американские сигареты вместо пайкового самосада-горлодера, выдаваемого поштучно. Корейские воины ворвались на территорию ристалища и, используя свое количественное преимущество, сразу по нескольку человек бросались на каждого поляка, оставляя на их лицах дополнительные следы баталии, что и привело потомков Пястов к пониманию того, что их начинают бить. Но поляки тоже по ходу мгновенно перестроились, и общая новая напасть сблизила две враждующие стороны. Забыв все свои внутренние разногласия, они объединились и обратили свой фронт против ярых приверженцев идей чучхе, ударив по ним единым кулаком и обратив разгоревшуюся ярость против коварных азиатов, которых уже не перепутаешь со своими, используя в качестве подручного материала остатки мебели, сохранившиеся после первого действия развернувшегося спектакля. В количественном соотношении поляки уступали своим противникам раза в два: примерно тридцать человек на шестьдесят, но они были уже закаленными бойцами в мужском возрасте, да и по габаритам каждый из них превосходил любого оппонента минимум раза в два. После перегруппировки разъяренные поляки очень быстро выбросили корейских стражей за двери интерклуба, и те, побитые и посрамленные, убежали в свою казарму зализывать раны. Что сделаешь – против лома нет приема, на этот раз идеи чучхе не помогли, видимо, не хватило должного усердия для их более глубокого изучения. Поляки, после позорного бегства корейских пограничников, как ни в чем не бывало уселись за уцелевшие столики и принялись допивать и доедать все оставшееся на столах. Похоже, что они наконец-то пришли в себя, хотя до конца еще не понимали всю тяжесть произошедшего и будущие последствия. Агент, смекнув, что без начальственного окрика не обойтись, срочно побежал за капитаном польского сухогруза, и тот вскоре появился в зале интерклуба и, увидев остатки побоища и разгромленное помещение, срочно приказал своим не в меру обнаглевшим пиратам прекратить дальнейшее пиршество и бежать на пароход, ибо только там можно найти хотя бы временное спасение от обозленных и голодных корейцев, униженных и посрамленных, но вооруженных автоматами Калашникова, и затянувшаяся пауза могла закончиться совершенно непредсказуемо с крайне неприятными последствиями для панства. Увидев разозленного капитана, все еще созерцавшего остатки «культурного досуга» своего экипажа, отдыхающие, увенчанные боевыми шрамами, быстро покинули гостеприимный интерклуб и укрылись на своем большом пароходе под сенью двухцветного польского флага, надеясь, что корейцы не решатся на штурм их железной твердыни и на международный скандал. Так оно и вышло: глубокой ночью большое корейское начальство почивало в своих постелях, и только оно могло решить, как поступить с агрессивными дебоширами поляками с их пиратского капера, но тревожить столь высокую номенклатуру до утра никто не решился – и это сняло основное первоначальное напряжение, когда могли последовать самые непредсказуемые действия с корейской стороны. Утром польское судно отогнали на рейд, прекратив выгрузку. Во второй половине дня из Пхеньяна приехал польский консул для улаживания инцидента с местными властями и обсуждения объема компенсации понесенных корейцами убытков на ристалище. Польский пароход простоял на рейде еще две недели без движения и остался без пресной воды и продуктов. Поставили его снова к причалу уже после прихода нашего маленького яблочного рифера. Утром, увидев поляка у причала, в конце рабочего дня несколько человек с малыша пошли навестить находящихся в опале у корейцев польских флибустьеров. Встречи проходили поочередно на обоих судах, но спиртного не было: корейцы запретили полякам посещение интерклуба, и достать алкогольные напитки больше было негде. Поляков сильно удручало состояние перманентной трезвости, и на их пароходе царило депрессивное уныние. Будучи на маленьком рифере поляки, попивая чай вместо более привычного пива, жаловались на непонимание корейцев и проклинали их страну, куда их загнала ненавистная солидарность стран восточной Европы и азиатских последователей социалистической направленности. Корейцы же, в свою очередь, не забыли и не простили полякам их вечерний разгул и выставили к оплате несусветную сумму в американских долларах, которую они подсчитали сами, без привлечения противной стороны. Указанную сумму, безо всяких скидок, полякам пришлось уплатить до отхода судна, иначе из порта им не уйти бы. Наш рифер и поляк уходили из порта в один и тот же день после окончания погрузки и оформления всех причитающихся формальностей. У поляков удивило то, что они не беспокоились, в отличие от советских, что им закроют визы. Для них это понятие не существовало, да и помполитов на их судах не было. Соответственно они себя и вели, не унижаясь и не роняя человеческого достоинства, и были гораздо более свободны, чем их «старшие братья» из того же лагеря. На маленьком рифере помполит провел воспитательную работу и собрание экипажа, на котором учил неразумных правилам поведения советского моряка за границей и на примере поляков объяснял, что поступать подобным образом могут лишь крайне безответственные элементы, которым давно пора закрыть визы, и по этим разбойникам тюрьма плачет, и если он даже почувствует запах алкоголя от кого-либо на своем яблочном суденышке, то с визой можно сразу распроститься. Таким оказалось первое знакомство молодого второго помощника Цикунова с северными корейцами, и поляками тоже, с которыми разошлись на минорной волне и больше никогда не встречались.