Алексей Болотников - Тесинская пастораль. №2

– А ты чо, бугай что-ли? А ну покажи ручки?

– А ручки-то вот они…

– Дрож-жат!..

– А у Важенина, глянь, волосы седые… из носа… Посед-дел человек!..

– Дак док-то нас всех сегодня поседеет.

– Не ссы, Омелька. Родина тебя не забудет.

– А ей это надо? Я думаю, братцы, это не практика, а прием такой… методический. Курс молодого трудяги. Чтобы жизнь медом не казалась. Помните, мы на первом – вагоны разгружали? У меня ноги ватные два дня были. А после сегодняшней… потогонки что будет?..

– Во-о! Точно, пацаны. Это же потогонная система… мистера Тейлора! Только – в сэсээр. Баб здешних жалко.

– Не… Вагоны разгружать труднее. Бери-неси-клади, пока идёшь – перекур… В толк не могу взять: почему нам денег не хватает? Экономистка говорит, мы, мол, подённую зарплату за пару часов зарабатываем. А остальные шесть часов – коту под хвост? Почему я должен на государство горбатиться аж шестёрку лишних часиков?.. За какого это дядю?

– За того парня.

– Не переломишься. Тебя же учат бесплатно! Экономистка ясно объяснила: сверхприбыли у капиталистов, а у нас – плановая экономика. Госплан каждый рублик учитывает. И постатейно… на развитие страны…

– …и на оборону, и на помощь Кубе, и на Анжелу Дэвис…

– … и на борьбу с эпидемией холеры!

– Заныли, зануды. Вы ещё родине долг за революцию не отработали. Жили бы сейчас при царе. Горбатились на кулаков!..

– Тебе бы, Важенин, бурлаком где устроиться…

– …на Ангаре.

– Парни, предлагаю дать деру. Кто за?.. – неожиданно заявил Шкалик.

Замолчали. Это был вызов. Откровенная провокация. Следующее слово должно стать довеском на чаше весов. Весы колебались, все молчали. В проеме Дока неожиданно появился голубь – среди ночи – и загулькал.

– Чего это он… не спит?

– Бдит!

– Это же вестник богов, братцы! Зовет нас за собой, – переиначил свой вызов Шкалик.

– Зовут орлы. Или буревестники, – философски заметил Важенин.– соколы… А голубь – символ мира.

– …мол, мирно продолжайте рыть себе могилу. – стоял на своем Шкалик.

– Ну ты, блин, не каркай… Женька, не ссы и не каркай, понял?

– А ты, Срыбный, не воняй. Ты – не жила. К полночи из тебя весь вонизм выйдет, и ты по-другому запоёшь.

– Кто? Я?..

– Шкалик, кончай нагнетать! – серьёзно закипел Важенин. Остальные тоже обрушились на Шкалика и в шутку, и всерьез.

Голубь внезапно сорвался из небесного проема и спланировал к навесу, где дневная смена поедала свой «тормозок», курила, «забивала козла». Сейчас здесь было пусто и темно. Хотя хлебное крошево среди окурков можно собирать.

– А, проголодался, проглот!..

– Он, как Ванька Корякин, по ночам под стрехой жуёт.

– У Ваньки диабет, а ты что делаешь по ночам под стрехой?..

– … с Катюшкой Сидоровой? А-а-а?..

– … да под одеялом! А ну посмотрим, у тебя шерсть есть на правой ладошке?..

– Да пошли вы в пень дырявый…

– Ха-ха-ха!..

Загрохотал всей мощью лесопильный цех. Контингент занял свои места. Пошло-поехало.

Шкалик однако не сразу встал к конвейеру. Он долго переобувал сапоги, натягивал верхонки. Первая подхваченная им плаха внезапно уперлась в ограждение, напряглась и с треском лопнула. Ее обломленную часть бросило на Женьку Шкаратина, точно огромную руку, отвешивающую пощёчину. Женька упал на конвейер, и его тут же сбросило на пол…

В шуме лесопилки никто не слышал треска и хлопка, и никто ничего не понял в первое мгновение. Первым завопил и замахал руками Важенин. Крановщица удивительно быстро выключила конвейер.

Мгновение или целую вечность продолжалось оцепенение. Конвейер встал. Шкалик лежал. Остальные не могли пошевелиться.

– Человека убило! – закричал кто-то из темноты.

– …не мог пригнуться, – укоризненно-растерянно произнес Волжанин, – что делать-то?

– Тащить его надо… куда-то. Где тут врачи есть?

– Какие тут врачи, дурень, в час ночи…

– Не стоять же с ним… до утра?..

– Давайте искусственное дыхание делать… как учили.

– Ну и как это?

– Рот в рот… кажется.

– Ну что стоите-то? Надо же что-то делать!.. – Срыбный, точно параноик с приступом диареи, запрыгал на месте, потрясая воздух растопыренными ладонями.

– Надо посмотреть… зеркальце бы… Может, живой? – Ванька Корякин первым приходил в себя. Он подошел и наклонился к лежащему навзничь Шкалику, попытался заглянуть ему в лицо. Срыбный подошёл следом. Вдвоём они осторожно приподняли тело, не решаясь перевернуть его. Остальные сгрудились вокруг.

– Парни, надо нести его на дорогу! Может, кто поедет… – предложил Омельчук.

Из темноты вбежала женщина, в начале смены объяснявшая студентам технологический процесс. Она, как сумасшедшая, трясла головой и тихо бормотала: «…ой, убило, убило, ой-ёй, убило человека… ой, боже ты мой…».

Внезапно в слабо-фиолетовом свете цеха разлился ярко-розовый оттенок извне, а может быть, голубовато-бирюзовый отсвет лунного неба смешался со светом фар въехавшего на территорию лесовоза, а может быть, произошло что-то еще невероятно роковое, окрасившее растерянную группу людей бледным хвойно-зелёным колоритом. Был ли это минутный массовый психоз, космическое явление или иное, необъяснимое и даже не принятое всерьёз, а только что-то произошло. Не Вирус ли зелененький разлился в драматической атмосфере? Под стрехой снова объявился давешний голубь, «вестник богов», затмивший небесный проём и дружелюбно загулькавший свою голубиную песню.

– Братцы!.. Там машина…, – судорожно выговорил Омельчук и первым кинулся на улицу. Остальные, не раздумывая, устремились за ним. Над Шкаликом осталась стонущая или скулящая женщина. Она словно ничего не замечала и не чувствовала, кроме чужой беды и боли…

Баир Цывкин недоумевал и негодовал перед ажиотажной группой студентов, выкрикивающих всяческую «пургу», пока из темноты, как с того света, на него не вышла чернявенькая приёмщица Анечка. «Человека, кажется, убило…», – тихо сказала она Баирке. И Цывкин мгновенно всё понял.

Он круто развернул лесовоз, едва не захлестнув хлыстами и студентов, и Анечку, бросил машину и побежал в цех. Совсем бесцеремонно схватил Шкалика на руки и бегом устремился обратно…

На трассе Цывкин гнал так, как никогда не ездил с лесом. Анечка тихо стонала, придерживая голову Шкалика на своих руках. Волжанин, примостившийся рядом, пытался объяснить дорогу до травмопункта.

– Ты, парень… как тебя?.. Возьми водку в бардачке… Нашел?.. Там она! Открой и потри виски… Да не мне! Ему…, – Цывкин всматривался в несущуюся навстречу ночь. – Еще губы смочи… Ну чего ты пальцем?.. Плесни на губы!

Внезапно Шкалик закашлялся и зашевелился. «Жи-фой!» – с каким-то идиотским акцентом выкрикнул Важенин.

– А как же! – весело подтвердил Цывкин. – Водка свое дело знает. Ничего, сынок, жить будешь, – с азартом говорил Цывкин, не подозревая о точности сказанного слова.