Михаил Артюшин - Шах и мат. Рассказы

Толясик был полной противоположностью брату. Младше старшего на три года, он имел светлые волосы, был худым и слабым.

День начался как обычно. Максим выкатил из дома велосипед и спустился по склону к дому Коряковых, распугав при торможении копошащихся в пыли кур. Минут через десять вся компания была в сборе. Видимая с горы гладь городского пруда манила своей прохладой, и, запрыгнув на велосипеды, они укатили к причалу стадиона.

Речные трамваи в рабочие дни начинали курсировать из центра города на расположенный на противоположном берегу пруда стадион с пяти часов вечера. До этого времени можно было спокойно нырять с высокого причала, с разбега входя головой в воду или врезаясь в зеленоватую водную гладь «бомбочкой», разбрасывая брызги, долетающие до безлюдного в это время причала.

Нанырявшись до одури, они до обеда провалялись на горячем песке, изредка забегая в воду, чтобы охладиться. После купания хотелось есть. Забежав в воду последний раз, они стали собираться домой. Колька-Хмырь вытащил из кармана брюк, обрезанных по колено, пачку «Примы» и, открыв ее, достал сигарету, приклеив ее к нижней губе. Прохлопав рукой по всем карманам лежащих на песке брюк, не найдя спичек, он повернулся к Толясику:

– Ты спички взял?! – строго спросил он у брата, бросив тому на спину легкий горячий камушек.

– Ай! – воскликнул тот, заводя руку за спину, пытаясь смахнуть палящий кожу камень. – Ну взял – и что?! – он повернулся на бок, тряхнув плечами. – Дай сигаретку, – добавил он, увидев сигарету у Кольки во рту.

– Обойдешься, салабон! Спички давай!

Увидев открытую пачку сигарет, Толясик понял ее происхождение:

– Отец увидит – он тебе даст!

– Не увидит, если ты не продашь! Когда он пересчитывал? Ты дашь спичек или нет?!

– Нет их у меня! Кончились! Я их утром все искрошил! – начал оправдываться младший. – Поджиг зарядил! Думал, пальнем по дороге, – добавил он.

– Макс! Посмотри на этого балбеса! Поджиг зарядил, а чем поджигать его – башкой своей не подумал. Пострелять собрался! – он поднялся на ноги, сплюнул в сторону со злости и пошел прикурить сигарету к сидевшему на песке недалеко от них мужчине, дымившему папиросой. Вернувшись, Колька уже миролюбиво обратился к младшему:

– Толясь! Давай пальнем, пока сигарета не потухла! Проверим, че ты там зарядил.

Толясик спорить с братом не стал и снял с багажника велосипеда сверток, завернутый в тряпку. Развернул и передал старшему деревянный пистолет с прикрепленной к стволу сверху стальной трубкой, замотанной вокруг ствола синей изолентой.

– Чем зарядил?

– Шарик там. Чтоб он не укатился, я его пыжом сверху закрепил, – со знанием дела пояснил Толясик.

– Каким еще пыжом? Где ты войлок-то взял? Пыжом! – Хмырь, передразнивая брата, заглянул в трубку, направив отверстие против солнца.

– Ватой забил, что ли?! – спросил он, разглядев в темноте ствола белое пятно.

– Что тебе не нравится?! – вспылил Толясик. – Не хочешь – не стреляй! Я сам стрельну!

– Ладно! Пойдем, по щиту пальнем! – Колька шагнул в сторону выхода с территории пляжа, где стоял фанерный щит с правилами купания. Максим и Толясик, одеваясь на ходу, потянулись за ним.

Не доходя до щита пяти метров, Хмырь прицелился в центр плаката, затянулся и поднес ярко пылающий окурок к прорези в трубке. Выстрел прогремел неожиданно. Дружно воспламенившиеся в канале ствола головки спичек с грохотом выдали сноп пламени и с огромной скоростью выплюнули из трубки запыженный Толясиком в ствол металлический шарик вместе с лохмотьями горящей ваты. Звука треснувшей фанеры они не услышали, но, дружно подбежав вплотную к щиту, увидели результат стрельбы в виде конкретного круглого отверстия с торчащими осколками щепы.

– Весь коробок искрошил? – подводя итог стрельбы, уточнил у брата Хмырь.

– А че? – настороженно спросил Толясик, остерегаясь подвоха или критики.

– Да нет, ниче. Нормально. Больше этой нормы не заряжай. Понял? На! – и протянул брату самодельное оружие.

– Да понял, понял, – проворчал Толясик.

Через пару минут они, что есть силы, крутили педали велосипедов, в очередной раз соревнуясь в скорости на пыльной дороге.

К приходу родителей братьям нужно было заняться делами на огороде. До пяти часов вечера друзья расстались.

Максим, поев окрошки, сделанной бабушкой на домашнем квасе, сбегал в малинник, где со вчерашнего дня уже созрели красные и желтые ягоды, вернулся во двор и закрылся в дедовской столярной мастерской. На верстаке лежала готовая деревянная заготовка в форме пистолета. Максим еще накануне вечером закругленной стамеской выбрал из верхней грани пистолета полукруглый канал. Трубка по диаметру подходила и плотно прилегала к деревянной заготовке; правда калибр оружия получался больше, чем у Толясика, но другой трубки Максу найти не удалось. В течение двух часов он, увлеченный работой, расплющивал конец трубки молотком на наковальне, распиливал треугольным напильником прорезь для поджигания заряда. Пришлось сбегать к соседям за синей изолентой, и к пяти часам его поджиг был готов.

Максим вышел на улицу, огляделся. Пацаны находились у соседнего с ними дома, стоявшего в проулке, где жила семья Кольциных. Максим подошел к собравшейся компании. На краю дороги стоял мотоцикл «Ковровец» с разобранным мотором. На траве, на постеленной мешковине, лежали разобранные запчасти. Братья Кольцины, устроив перерыв в работе, курили.

Старший Борис, шатен среднего роста, был молчалив и немногословен. Буквально на днях пришедший из армии, он был в зеленой армейской рубашке с закатанными по локоть рукавами. Он курил и слушал монолог младшего брата.

Младший же, Вовка, был полной его противоположностью: балагур и весельчак. Загорелый, с голым торсом, с перебинтованными головой и правой рукой, висящей на повязке, он держал в левой сигарету, то и дело глубокими затяжками раскаляя ее докрасна. Ни одна драка в поселке не обходилась без его участия. Их пожилой отец, отставной старшина-пожарный, уже ходил к городскому военкому, прося ускорить призыв сына в армию. Вот и сейчас Кольцин-младший, отчаянно жестикулируя, рассказывал свои последние приключения. Разобранный мотоцикл сиротливо стоял в стороне с раскрытым с левой стороны двигателем. Остатки отработанного масла стекали с алюминиевых стенок и собирались в одной точке, капая в черную лужу, растекающуюся по глинистой рыжей обочине.

Из открытых настежь ворот со двора Кольциных, натягивая цепь, не переставая лаял лохматый, довольно крупный пес. Своим лаем он не давал Вовке начать рассказ.

– Фу! На место! – прикрикнул на него Борис, но собака, не реагируя на команду недавно появившегося молодого хозяина, продолжала сотрясать воздух громким лаем.