Илья Коган - Завтра будет другим

– Пускают на колбасу, – предположил кто-то. Кажется, Шпайер.

– Трахают и спускают в унитаз, – поправил его Петрик.

Марк даже не улыбнулся. Что-то нехорошо было на душе. Стремно, как сказал бы дед.

Марка вызвали одним из последних. На юношу уставились сразу десять пар глаз. Кроме Мудроляйтера на него смотрели человек пять Мудропедов и несколько полицаев высокого чина. Здесь же был и вездесущий Ленчик Гоген-Ваген. Серьезный-пресерьезный.

– Студработник Блюм! – вонзил в юношу взгляд Ляйтер. – Какие у тебя были отношения с Мудропедом Агилерой?

– Хо… хорошие, – запинаясь, ответил Марк. И тут же поправился:

– Нормальные… Как у всех…

– Она не занижала тебе оценки? Не начисляла отрицательных баллов?

– Не… нет… – пересохшими губами прошептал Марк.

– История – любимый предмет студработника, – вступился за него Ленчик. Но без тени сочувствия.

– Когда ты видел Мудропеда Агилеру в последний раз? – задал свой вопрос один из полицаев.

– Э…э… – замялся Марк. – Давно… Мы же были на трудовом воспитании…

И тут же, набравшись смелости, спросил:

– А что?..

И вдруг вспомнил утреннее сообщение в криминальной хронике. Неужели?..

Ленчик Гоген-Ваген вывел его через заднюю дверь.

– Вот так-то… И не знаешь, где тебя ждет… – угрюмо бормотал он, пока они спускались этажом ниже.

В физическом кабинете дым стоял коромыслом. Студработников допрашивали полицаи в форме и в штатском. Крутились бобины рекордеров, скрипели перья кардиографов, мигали зеленым полицайские правдолюбы. И со всех сторон сыпались вопросы:

– Что тебе не нравится в Фатерландии?

– Ты веришь Мудрейшим?

– Кто твой любимый мудропед?

Студработники соревновались в искренности.

– Я другой такой страны не знаю!.. – уверял всех Флюгер.

– Эс лебе… да здравствуют Ганс-Фридрих Сидоров и его жена Палашка! – твердил Шпайер.

– Обалдеваю от физика! – объяснялся Юбочник – Нигматулин.

– Я-то ее любил, она меня не любила, – признавался Мурнев.

– Не виноватая я! – дурашливо выкрикивал Петрик.

Марка подвели к столу, где снимали отпечатки пальцев. Он сразу

ухитрился перепачкать краской обе ладони.

– Надо же!.. – бормотал рядом Ленчик. – Отродясь такого не было!.. Чтобы мудропедов убивали! Да так зверски!..

– Это кто-то из своих! – сказала женщина-полицай, снимавшая отпечатки. – Дверь не взломана, замки целы… Она б чужим не открыла!

– Неужто?..

Ленчик с тоской посмотрел на Марка. Он же отвечал перед партией за каждого из доверенных недоарийцев.

– А, Марк?..

Марк молчал. Он старался унять дрожь перемазанных краской пальцев и не поднимать глаз, в которых плескался ужас. «Агилеру убили!.. Задушили, а потом исполосовали ножом!..». Это выбивалось из сознания, делало секунды лишними, не настоящими, не нужными сейчас.

– Задушили и исполосовали ножом! – чуть ли не с восторгом делился с друзьями Пятак.

– Чему ты радуешься! – урезонивал его Енот. – Мы же первые, на кого будут думать!

– Затаскают! – соглашался с ним Флюгер.

– А почему именно нас? – не понимал Лялик.

– А ты спроси у него! – кивнул на Марка Енот. – Он же у нее дома чаще, чем в лицее, бывал.

Студработники кучковались во дворе лицея, приходя в себя после нежданного следствия.

– Разберутся! – уверенно сказал Марк. – У нас лучшая в мире Служба безопасности!

– Ну, Марка понесло! – съехидничал Енот. – Он же у нас поцреот!

– А ты разве не любишь свою страну? – вскипел юноша. – Или у тебя другая Фатерландия есть?

– Да ладно вам! – успокаивал друзей Нигматулин. – надо держаться вместе!

– Как же! – не мог успокоиться Енот. – Он спит и видит, как бы арийцем стать! Почетным!..

– А ты больше говори!

– Говори-не говори, мудролюб все равно каждую мыслишку прочтет. Самую завалящую!

– Подмудрашки умеют втирать ему мозги, – вмешался молчавший до этого Рогач. – Говорят, голова должна быть забита всякой мурой. Под самый мозжечок!

– Да уж, – примирительно сказал Марк. – Подмудрашкам есть что терять. Один шаг до мудрейших.

– Нам это не грозит! – подвел итог Енот. И все разошлись по домам.

Дома дед сотрясал кухню вздохами.

– Подумать только! – сокрушался он. – Твою любимую училку!…

– Мудропеда… – поправлял его Марк.

– И у кого только рука поднялась!.. Форменный садист! Нам бы его на пару часов в Африку!

– А что твой друг Ленчик говорит?

– А что он может сказать? Думает, это кто-то из своих… Так что поаккуратней с ним!..

Марк и сам понимал, что это не тот случай, когда надо раскрываться до конца. Другое дело, что он не привык, да и не умел прятать что-нибудь от наставника. Стоило тому появиться на экране телефункена и проникновенно заглянуть в глаза. До самого донца. Как умел только он. И самые потаенные мысли ложились прямо в его ладонь.

Так и в этот вечер. Ленчик не успел и рта раскрыть, а Марк уже торопливо отвечал на не заданные вопросы:

– Я раньше бывал у мудропеда Агилеры. Часто… Она давала материал для курсовой. Ну, и вообще…

– Что «вообще»?

– Она мне нравилась. Очень…

– А кому еще она нравилась?

– Ну… многим…

– Говори правду! Ничего, кроме правды! – настаивал Ленчик. – Кто у нее бывал, кроме тебя?

« – Молчи! – шептал Марку разум. – …лчи-лчи-лчи! – откликалось послушное эхо в отуманенной голове. Но язык непослушно талдычил:

– Ну… Лялик… Локшин то есть… Петрик… Черняев который… Он же художник… И еще Шпайер… Стихи сочиняет… Она таких любила…

Марк ждал, что наставник потребует подробностей, но Ленчику, видно, хватило и этого. На первый раз…

Этой ночью Марку снова снился отец. Они опять карабкались к вершине Ай-Петри, а мама призывно махала сверху. Большой черный силуэт на фоне восходящего солнца. – Скорее! – торопила их она. —

Чай остынет!

– Вечно она спешит! – ворчал запыхавшийся отец. – Я ей говорил: – не гони так!..

А мама почему-то вздыхала и задумчиво вертела в руках что-то невнятное. «Кортик! – догадался Марк. – Морской кортик!».

– Встать! Смотреть в глаза! Признаваться!

Детектив, прихрамывая, ходил по кругу, старательно обходя белый контур на полу. Это был меловой силуэт убитой Агилеры. Через каждые три шага детектив останавливался против оробевшего студработника и упирался пальцем в его впалую грудь.

– Облегчи душу! Чистосердечно!

А потом снова шагал, чуть слышно напевая:

– Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя…

Или вдруг резко тормозил и упирался пальцем в грудь Марка.

– Ну, колись, колись! – почти ласково приговаривал он. И снова принимался мурлыкать:

– То ли бурей завываньем

Ты, мой друг, утомлена…

В комнату Агилеры Марка привел Ленчик Гоген-Ваген.