Илья Коган - Завтра будет другим

Долго стоит толпа и смотрит вслед трубачу, притихшая от пережитого волнения. Наконец кто-то нарушает молчание, и мы впервые слышим человеческий голос – голос этих людей»

– Что это было?..

Нет рядом робота, чтобы молниеносно ответить на вопрос, поэтому приходится думать, приходится мучительно вспоминать.

– Это, наверное, музыка… – предполагает один из толпы.

– Да-да, я слышал об этом, – подхватывает другой. – И человека этого я знаю. Он нездоров. Ему кажется, что он живет в XX веке…

– Почему же его не лечат?

– Его лечили. Но вот… Трудный случай…

К толпе подходит, держась за руки наша пара. И он, и она хотят что-то сказать, что-то важное, нужно, но… Их язык не приспособлен к выражению сложных чувств, и они просто долго, грустно смотрят в глаза людям.

Так и стоят они все – до тех пор, пока издали не доносится резкий голос робота:

– Вам пора спать!

– Вам. пора спать!

Марк перевернул последний лист.

– Впечатляет! – вынес свой приговор Кириллов.

А девушка Дина посмотрела на Марка совсем другими глазами.

– Да ты просто граф Толстой! – сказала она.

– Вы мне голову не дурите! – кричал мудроляйтер, помахивая пальцем перед лицом. – Я не позволю этим бредом колебать устои!

Он хлопнул кулаком по лежащему на столе карманному рекордеру.

– Здесь никакая не Америка! Это гнусный поклеп на нашу действительность! И очернение курса на сплошную роботизацию, провозглашенному Партией!

«Интересно, думал Марк, у кого же в кармане был рекордер? Не Кириллов же передал его в лицей!.. Кто? Кто?.. Лялик? Котяра? Енот?..»

– И нечего ссылаться на фантазию! – обернулся Мудроляйтер к мудропеду Рихтеру. – Это злостная провокация!

– Происки британской разведки! – поддержал его кто-то из мудропедов.

– Вызов самому Мудрейшему! – поддержал его другой.

– Колебание устоев!

– Как они будут смотреть в лицо телефункену!

– Вон из лицея!

И только мудропед Рихтер бормотал что-то о памяти отца, о деде – Почетном Арийце.

– Вы мне голову не дурите! – оборвал его мудроляйтер. – Надо еще разобраться, кто покрывал это возмутительное безобразие!

– Вон из лицея! – теперь уже требовали все.

– Все в свое время! – вдруг охладил их пыл мудроляйтер. – А сейчас категорически запрещаю студработнику Блюму и его подельникам участвовать в завтрашнем Шествии Верности!

– Свободны! – отпустил он друзей. Но добавил: – Пока…

– Эс лебе!.. Эс лебе!.. Хай живе!.. Виве!.. Да здравствует!..

По городу шло Шествие Верности. «Из плена времени!»… «Шагнем в будущее!»… «Свобода – осознанная необходимость!»…«Слава Мудрым!»… – мелькало на плакатах.

Господи, как все было недосягаемо близко. И пусть теперь он не с ними, пусть горечь отторжения разъедает душу, но и в стороне от Шествия, на тротуаре, в толпе восторженных дедушек и мам, Марк все равно ощущал себя единым с этим праздником юности, красоты и верности.

Вот они идут, гордые от своей силы, сплоченности, от любви к лучшей в мире стране. Цеховые подмастерья, кадеты, аграрии, студработники – будущее Фатерландии. Потомки русских, немцев, французов, итальянцев. А теперь граждане новой евроазиатской расы.

– Он с ними! – убеждал себя Марк. – Волей судьбы ему не дано этой великой чести. Но он будет изо всех сил стараться заслужить звание Почетного арийца. Стать как дед!

Он знал, что это не только его мечта. Рядом с ним стояли Лялик-Локшин, Енот-Энтин, Рогач-Рожицкий. А из колонны ему махали друзья: Пятак-Волоцкий, Петрик-Черняев, Котян-Мурнев, Юбочник-Нигматулин… Вон их сколько! Самые близкие, самые верные. Четвертьевреи, полурусские, полутатары… Четвертьарийцы.

Марк подпрыгивал от возбуждения, узнавая в Шествии знакомые лица. И был, как громом поражен, когда из переулка вырвалась небольшая, но крикливая стайка оголтелых недобитков. Отщепенцев. Таких же внешне, как он и его друзья, но совершенно больных на голову.

Они орали что-то непотребное. Вроде: « Не трогайте время!»… «Доживем до будущего сами!»… «Все люди равны!»… И совсем уж непотребное «Все права евреям!».. Эти же дикие лозунги были на плакатах, которыми они размахивали. «Разрешить браки между евреями!»… «Прекратить ползучий геноцид!»… «Вернуть наших женщин с Мадагаскара!»… И самое страшное: «Долой Мудрейших!»…

И Марк понимал, почему десятки Верных кинулись разгонять эту шантрапу. Почему замелькали свернутые плакаты, застучали по головам и спинам незваной шелупони. Он и сам рвался в эту бучу, наплевав на все запреты. Вместе с Ляликом и Енотом разгонял бы британских наймитов. Яростно лупил их, как Толян-Соколов, как Котяра-Мурнев.

Но его помощь не понадобилась, потому что на проспект уже вышли шеренги Национальных Чекистов. И они орудовали не плакатами, а дубинками.

Полилась кровь. Катались по земле побитые недобитки.

– Так им и надо! – не успел подумать Марк, потому что в кучке разгоняемых негодяев вдруг мелькнуло знакомое лицо. Вот так-так! Сразу два дюжих чекиста наседали на Дину.

– Рапунцель! – крикнул Марк.

Раздумывать было некогда. Марк сорвался с места, вклинился в

бушующую кучу-малу, ухватил девушку за руку и потащил ее на тротуар, за угол и дальше вглубь переулка. Дина бешено вырывалась, вопила что-то несусветное. Потом вдруг разом умолкла. Видно, узнала похитителя.

– Граф Толстой! – почему-то радостно воскликнула она. – И ты с нами!

– Сейчас! – возмутился Марк. – Я что, чокнутый!

– А зачем же полез в драку?

– Некоторых знакомых выручать…

– Некоторые и сами за себя постоять могут! – обиделась Дина.

– Постоять?.. Нам не стоять, а бежать надо! Пока чекисты не достали!

Марк снова схватил Дину за руку. Но она больше не вырывалась, а молча позволила уводить ее дальше от проспекта, где все еще раздавались проклятия и угрозы.

Но уйти далеко им не пришлось. Метров через сто беглецы наткнулись на автобус Национальных Чекистов. Их тут же за белы ручки и препроводили туда. А потом добавили к ним несколько десятков драчунов с обеих сторон.

– О! – удивились и обрадовались друзья-лицеисты. – Седой! Ты-то как сюда попал?

– Котяра! – обиделся Марк. – Сколько раз тебе, долдону, твердить, что я не Седой, а Блюм!

– Тогда и я не Котяра! – возмутился было Мурнев. Но тут Лялик-Локшин углядел на заднем сиденье сестру.

– Динка-зараза! – что есть мочи заорал он. – Ты опять!..

– Молчи, патриотик! – не осталась в долгу сестра. – За умного сойдешь!

Марку стало даже обидно за Лялика. Локшин был самым продвинутым в группе. Ему светила золотая медаль. Математик ставил ему пятерки даже за вопросы, которые Лялик задавал. И вот тебе…