Сергей Терещук - Почти кулинарная книга с рецептами самосохранения и 540 шагов под зонтом

Вообще, по моим соседским наблюдениям, замечательная жизнь Виктора делилась на «до литра» и «после литра». Первая часть была скучна и беспробудна, а вторая наполнена всевозможными необычайными событиями и ярким фактами, интригами, кражами и даже его неоднократным избиением… Но он об этом не ведал.

Быть может, и к счастью

***

Помните про чертополох, который вырос выше меня и так и рвался перемахнуть вместе с сорняками за забор к соседям? Так вот, все их племя выкосил своей суровой рукой сосед наш. Не дождался от меня никакой инициативы и порубал всю нечисть косой своей неутомимой. Приходим мы домой с работы и видим картину ратного поля. Полегло сорняковое полчище в неравной схватке с удалью молодецкою соседушки нашего по участку. И открылись зато горизонты новые и просторы невиданные. Честь и хвала тебе, богатырь Александр свет Лужковский. И жене его Татьяне с дочкою поклон земной за помощь их и терпение. Все!!! Конец песне о Великом Чертополохе и его безвременной кончине.

Прошел год с тех незапамятных времен. А может, и два. Только помню, что сын наш Александр бегал уже во всю прыть и разговаривал. Не лепетал слова непонятные, а именно разговаривал. Имел свое мнение и высказывал его по поводу и без. Носился по двору и все время говорил. Общался. С друзьями своим воображаемыми. Двое их у него было. Пагунинная Утка и Чукча Панорама. Не в обиду будет сказано никому из представителей малых народов и семейства перелетных.

Откуда они взялись и почему их так зовут, мы не стали выяснять. Ну, Утка, ну, Пагунинная. Чего тут такого? А с Чукчей Панорамой вообще яснее ясного. И сразу понятно, кто как выглядит и основные черты характера. Носился с ними Санька целыми днями. Потому как больше друзей у него особо и не было. Не ходил он в детский сад. Вот вся социализация и происходила у него в общении с этими товарищами. А еще любили друзья эти конфеты до чертиков и трескать могли день напролет. А вот кашу и прочие глупости не очень жаловали.

– Пап-мам, Пагунинная Утка и Чукча Панорама куфать хотят.

– Так у нас обед скоро. Дотерпят?

– Неть! Они сейчас хотят!

– Скажи им, что после обеда!

Санька убегал в сад, а через пару минут возвращался.

– Они тока ондю кафетку будут. Ондю! Тока ондю!

И он смешно заламывал пухленькие свои ручки в умоляющем жесте.

– Сереж, ну скажи ему! Обед же скоро!

– От одной конфеты ничего не будет.

Сердце мое не выдерживало, и я протягивал сыну лимонную карамельку.

– Папочка-мамочка, пасибки!

И Счастье Больше Солнца убегало кормить своих друзей.

Весенний ветерок разносит по саду розовые яблоневые лепестки. Соседские пчёлы жужжат над головой. В этом году цветение какое-то особенно обильное. Неба не видно сквозь листву и соцветия. Перламутровые чешуйки пышно одели все наши деревья. Кажется, что облака прилегли в огороде отдохнуть на закатном солнце.

Мы сидим на лавочке и пьем чай. Марина рассматривает рисунок, оставленный сыном. Он изъявил желание нарисовать своих друзей. Конечно же Пагуненную Утку и Чукчу Панораму. Нарисовал и убежал с ними в дом. По очень важным делам.

– Смотри! – жена передает мне листок бумаги.

– Смешно! Каляки-маляки.

– Ну какие же каляки-маляки? Не видишь что ли? Ноги вот! Шесть, нет, семь штук…

– Многовато для двоих… Не кажется?

Из-за угла вылетает радостный Сашка. Подбегает к столу, хватает пару карандашей и собирается в обратный путь.

– Сынок, подожди! Расскажи про рисунок.

Видно, что сыну срочно нужно вернуться в комнату, но он задерживается и показывает на рисунке непонятливым родителям строение тел своих фантастических друзей.

– Ножки…

– Я же говорила! – победно смотрит на меня Марина.

– Лучки!

– Ого! Так много? – теперь уже она сама сбита с толку. – Ты уверен?

– Дя! Воть глазки! Носик! Лотик!

– Один? – спрашиваю я. – Не мало на двоих?

– Неть! – отвечает Санька. – Все! – и убегает прочь.

– Один ротик на двоих. А конфет едят за десятерых.

Марина смеется. Из-за угла опять появляется сынишка, хватает еще пару карандашей и уносится назад.

– Сашок, ты чего делаешь? – я кричу я ему вслед.

– Нузьно! – доносится уже из дома.

– Чего он там делает? – спрашивает жена.

– Самому интересно. Может, на обоях рисует?

– Ну и ладно! Все равно менять собирались!

– Папочка! Мамочка! – слышен счастливый детский голос, который летит к нам на маленьких пухленьких ножках в синих колготках и коричневых сандаликах.

– Чего, сынок? – спрашиваю я.

– Идем! Показать! Нужно! – Сашка задыхается от счастья. Ему не терпится поделиться радостью. Мы с женой встаем.

– Чего-то там сотворил! – улыбается Марина.

Сынишка хватает нас за руки и тащит в дом.

– Идем! Идем! Быстло!

Ему не терпится поделиться своей радостью.

Ему не терпится поделиться своей радостью.

Ему не терпелось поделиться своей радостью.

Ему не терпелось…

– Воть! – говорит он и показывает на творение своих рук.

Из окошка для кассет японского видеомагнитофона торчит синие острие карандаша.

– Класиво! – улыбается ребенок.

Мой мозг начинает шевелиться под черепной коробкой.

Я осторожно берусь за грифель и медленно вытягиваю карандаш наружу.

– Где остальные? – как можно спокойнее спрашиваю я.

– Там! – весело отвечает сынишка, указывая на магнитофон.

У меня вспыхивают уши. Кровь ударяет в лицо. Зубы сводит судорога злости. Я хватаю ребенка за руки и бью по ним.

– Никогда! Слышишь? Никогда этого не делай! Никогда не делай то, о чем тебя не просят! – это не крик. Это рев бешеного зверя. – Это не игрушка! Ты понимаешь меня? Не надо ничего никуда засовывать!

Он, конечно, уже ничего не понимает. Детские глаза расширяются от боли. От обиды. От страха. В них тихо наворачиваются слезы. Океаны слез.

Папа ведь никогда так не кричал. Что с ним произошло? Это не мой папа! Это какой-то другой, чужой человек! – Вот что кричат глаза моего ребенка, которого его родной папа бьет по рукам. По маленьким ручкам. По ладошкам размером с лютик.

– Это Пагунинная Утка! – плачет ребенок, заикаясь. – Чукча Пано… – слезы не дают закончить.

– Хватит врать! Утка Чукча…

Марина обхватывает меня сзади.

– Сережа! Остановись!

– Папочка! – кричит ребенок и обнимает меня за ноги. – Папочка! Я боси не буду… Плохой Чукча! Плохая Утка.

Я больше не могу стоять. Я опускаюсь на пол. Марина берет сына на руки и уносит на кухню умываться.

– Я боси не буду! – слышу я его голос сквозь свои слезы.

– Выпей водички, Санечка!

– Плохой Са-ша! Пло-хой! – заикается ребенок, глотая воду. Глотая обиду. Глотая слезы. Океан слез. Океан обиды. Океан непонимания.

Я обхватываю голову руками.