Олег Нехаев - Забери меня в рай

– Кого? – растерянно спросил Вадим.

– Солженицына, – пренебрежительно пояснила Лера. – Книга у него такая «Архипелаг ГУЛАГ».

Неожиданно в приоткрытую форточку с улицы донёсся урчащий звук моторов. А затем окно осветилось очень ярким светом фар. И этот свет становился все ослепительнее и ослепительнее. И вместе с ним нарастал приближающийся гул двигателей. А по стенам неторопливо поползли в разные стороны огромные расплывчатые тени.

Лера испуганно попятилась от окна. Тени быстро стали обретать резкие очертания и ускорились в движении. Стало отчётливо видно, что висевшие на окнах «шторы» на самом деле были постиранными обрывками транспарантов. На одном красном полотнище отчётливо читалось «СЛАВА», на другом – «ТРУДУ!»

Четыре «Волги», одна за другой, подъехали к дому. И тут же стали сдавать назад, припарковываясь возле бойлерной. Одна из машин остановилась прямо напротив его окна.

Гул двигателей стих. И в тишине какой-то мужичок с верхнего этажа истерично прокричал в форточку пьяненьким голосом:

– Разъездились, к чертям собачьим! Козлы долбанные! А мне, может, вставать завтра в четыре утра…

– А у тебя здесь как на демонстрации, – кивая на шторы, сказала Лера, с трудом пересиливая дрожание в голосе.

– А-а-а! Этим добром тут вся подсобка забита, – успокаиваясь, пояснил Вадим, показывая на дверь. – Там в каморке всякого хлама этого навалом… – и он, подойдя вплотную к Лере, шепнул на ухо. – Там даже портрет Сталина есть, – и он нежно поцеловал её в шею.

Лера безучастно отстранилась. За окном мелькнула тень, послышался резкий скрип опускаемого стекла в машине.

– Докладывай! – сказал кто-то, зевая.

– По описаниям – она!

– Новогорская?

– Так точно! И ещё с ней видели какого-то парня…

– Этот-то откуда ещё взялся?! Её же на Пушкинской потеряли… Одна была. Ладно, иди. Надолго ещё у вас?

– Мы уже всех почти здесь обошли…

– Хо-ро-шо…

– Только вот…

– Что ещё?!

– Некоторых жильцов нет дома или не открывают, и мы не можем… Не можем…

– Что ты мямлишь как…

– Листовки изъять не можем.

– Ну так взламывайте! Или этому тоже учить вас надо?

– Разрешите выполнять!

– Давай…

По шторам снова мелькнула тень, и затем послышался приглушённый разговор из машины:

– Как она всех замотала эта Новогорская! Ты, Семёныч, не видел её? – второй голос звучал невнятно и невозможно было разобрать ответа. – Завтра тебе специально покажу эту девственницу дробонутую… Закобенила она уже всех… Говорит: «Хочу, чтобы в этой стране жили как в Америке»… Да предлагали ей! Не хочет стерва уезжать ни в какую! Представляешь, она Дименкова спрашивает: «Шнурки, которыми дела перевязываете, вы их… – Нет, правда, так и говорит. – Вы их с расстрелянных диссидентов снимаете?» – и из машины раздался громкий циничный гогот. – Ага! И бантики ещё будем повязывать…

– Я пойду чайник поставлю, – прошептал Вадим. – А ты раздевайся. Не парься в своей болонье.

– Подожди, – строго остановила его Лера и ещё ближе подошла к окну.

– …А следователю она, ты не поверишь… Она ему оценки по русскому языку ставит… – отчётливо донёсся голос из машины. – Не-е-е… Она, когда протокол подписывает, пишет: «С моих слов записано верно, но с пятью грамматическими ошибками». После чего ставит тройку или двойку и расписывается. Дура, блин! – и вновь из машины послышался хамоватый гогот.

В щель между шторами было видно, как из машины полетел «метеоритиком» окурок и тут же раздался снова неприятный скрип закрываемого стекла. И вновь стало тихо.

– Это они про меня…– пристально посмотрев на Вадима, еле слышно сказала Лера.

– Что «про тебя»? – не понял он.

– Фамилия моя – Новогорская, – недовольно буркнула она.

– Твоя? – спросил поражённый Чарышев. – И это вот всё из-за… – и он показал рукой сначала на окно, а потом на Леру. – И… И у тебя, правда, два высших образования?

– Правда. И ещё два тюремных срока и одна психушка с диагнозом «вялотекущая шизофрения».

– У те-бя… За что?

– Наверное, за то, что думаю не так, как им хочется… – неспешно начала говорить Лера. – А мне вот хочется, чтобы строй их говёный рухнул в этой стране. Чтобы больше они не издевались над людьми в психушках. Чтобы…

– Над тобой тоже? – сочувственно спросил Чарышев.

Лера кивнула:

– Только у них это называется лечением. Самое безобидное, когда тебя пичкают трифтазином без корректора, – она стала говорить нервно, быстро и прерывисто. – Это такие таблеточки жёлтенькие. Хочешь спать и не можешь заснуть. Стоишь и не можешь стоять. Начинаешь читать и тут же ничего не можешь вспомнить из прочитанного. А потом наступает жуткая депрессия. Когда тебе всё-всё безразлично… Всё-всё, – её глаза расширились, рот задрожал, и она негодующе выкрикнула. – Фашистский режим! Хуже фашистов!

– Ты только ерунды не пори! – впервые в полный голос возразил Чарышев. – У меня в войну отец сидел в фашистском лагере… И чудом жив остался. А дядька из Ростова в нескольких километрах погиб от нашего дома… А мать в оккупации, когда ещё совсем девчонкой была, так настрадалась и натерпелась от немцев…

– Слушай, заткни ты этот свой квасной патриотизм знаешь куда?! – неожиданно резко выпалила Новогорская, ненавидяще глядя на Чарышева. – Прикрываетесь им каждый раз, как банным листом. А правда в том, что эти ветераны твои… Что заслужили, то и получили! Потому что вели себя как быдло при Сталине!

– Это при чём… Это не имеет… – взволнованно заговорил Чарышев, размахивая руками. – Это абсолютно здесь ни при чём… Ты не понимаешь… При чём здесь…

– При том, что психология у вас у всех рабская! – истерично выкрикнула Новогорская. – Народ недоразвитый! Всё позволяете с собой делать! Холопы! Быдло! Идиоты клинические! И ты – типичный потомок этих выродков…

– А зачем же ты тогда этому народу «недоразвитому» листовки в почтовые ящики распихиваешь, если сама не веришь в него?! – возмущённо закричал Чарышев, машинально включая в комнате свет. – И я тебе ещё помогал… Дурак! Ой, дурак… Если бы я знал…

– Слушай, иди ты в задницу со своими этими знаниями!

– Сама иди! Раскомандовалась тут!

– Вот он, выходит, какой, наш Вадечка, – мальчик пристойненький, правильный, – со слащавой издёвкой произнесла она, горделиво подняв голову. И тут же заорала во всю глотку. – Только не знает этот Вадечка, что даже в тюрьме для таких вот слизняков трусливых, как ты, место отведено только возле параши! Понял?! – и Новогорская, оттолкнув Чарышева с прохода, будто ошпаренная выбежала из квартиры.

Чарышев, сражённый происшедшим, стоял посреди комнаты.

Дверь подъезда хлопнула так, будто раздался оружейный выстрел. Он вздрогнул и, услышав донёсшийся со двора крик, подошёл к окну и резко отдёрнул штору.