Олег Нехаев - Забери меня в рай

Баба Фая налила водку в стакан. И, глядя на Чарышева, который с удивлённым возмущением смотрел на неё, горестно сказала, вновь присаживаясь за стол:

– Не смогла… Тоже за него… За Сталина голосовала, – и она, увидев его осуждающий взгляд, гневно выкрикнула. – Не смотри на меня так! Ты бы тоже не смог… Поверь мне, когда среди своих постоянно ищут врагов – все постепенно становятся сволочами… Все, Вадя, – и баба Фая долила себе ещё водки. – И я тебе так скажу: если Сталин был таким, как о нём сейчас говорят, то какими же мы тогда были при нём?! Когда говорят, что власть плохая, то это означает, что большинство людей ещё хуже неё. Люди в начальство не с Луны попадают. Вот так-то, крендель-мендель! И ты никому не верь, что мы тогда ничего не знали и не понимали. То, что мы ему позволяли, то он с нами и делал. Тебе вот разве не хотелось кого-нибудь уничтожить или смешать с дерьмом? Мне вот до сих пор хочется расправиться с некоторыми. Правду тебе говорю, – баба Фая замолчала и затем жёстко сказала. – И другим тоже хочется. А значит Сталин в каждом из нас живёт. Но только он сам был очень хитрым и коварным. Он понял другое. Понял, что имея власть, можно выполнять не только свои желания. Но и желания многих других. Очень многих. Желания миллионов. Десятков миллионов. И все они будут благодарны ему. Больше чем самому господу богу. Потому что именно он будет исполнять их сокровенные желания. И я тебе так скажу, Вадька, если бы я была властью, я бы Сталина после его смерти не тронула. Не-е-т! Я бы с другими расправилась. Знаешь, с кем?! Со всеми теми людишками, которые доносы писали. Потом ведь их столько было, что анонимки вообще перестали рассматривать, – она в очередной раз замолчала и потом горестно продолжила. – А они всё равно продолжали писать. Понимаешь?! То есть все эти вот их поклёпы до сих пор где-то лежат в архивах. Лежат с адресами и фамилиями, – руки у неё задрожали от ненависти и волнения, но, помолчав несколько секунд, она стала говорить спокойно и рассудительно. – То есть все эти твари были поимённо известны. И тогда, и сейчас. Понимаешь?! Поимённо!

Баба Фая глянула на маленький настенный отрывной календарь, встала и подошла к нему. Но тут же обернулась к Вадиму и спросила:

– Ты, понял?! Этих людишек можно было как клопов ещё при Хрущёве всех за один раз передавить. И со всех постов таких подлецов надо было сразу взять и вышвырнуть. А она их, власть эта, не тронула, – баба Фая ещё раз глянула на календарь и резко оторвала листик с текущей датой. – Ни палачей не тронула, ни стукачей. Пожалела. Главных виновных власть пожалела. А могла бы враз очиститься от всей этой мрази. Но не захотела. Да и как против себя пойдёшь?! Вот сталинисты во власти и остались. Вместе с теми кто их поддерживал. А виноватым во всём одного Сталина сделали. Мёртвого! А Колька Фронин, дальше так и пошёл по людям… Он же до самого верха потом вскарабкался. И уж если его не тронули! – баба Фая возмущённо поднялась. – Если таких оставили, то… Вот так вот, крендель-мендель… А ты хочешь, чтобы что-то быстро изменилось… Долго ещё не изменится. Люди всегда хотят, чтобы их желания исполнялись…

Она отодвинула стакан, полный водки, встала и с трудом пошла в свою комнату. Но возле дверной притолоки остановилась, обернулась и горделиво сказала:

– А этой скотине я отказала.

Чарышев недоумённо глянул на бабу Фаю, а та горделиво и громко пояснила:

– Фронин после войны опять замуж меня позвал. Он тогда уже заместителем председателя какого-то комитета по всей Москве стал. А я не пошла за него, – баба Фая подалась вперёд и с надрывом, задыхаясь, продолжила. – Не пошла! Потому что никогда… никогда ему не прощу моего Лёньку… – она сникла, обмякла, вытерла выступившие на глазах слёзы и доверительно, еле слышно, продолжила. – Вот так, Вадя, я и прожила всю жизнь здесь одна… Потому что любила. А эта сволота, – и она показала рукой куда-то вдаль, – депутатом Верховного Совета потом стал. Портреты его во всех подъездах висели. А сейчас он – персональный пенсионер. В магазин наш как гусак ряженый в шляпе и с авоськой стал недавно ходить. А когда он ещё в исполкоме здесь работал, так с людьми как со скотом обращался. Взятки за каждый «чих» брал. Об этом все тогда знали. Так что, Вадька, если человек один раз предал, он и дальше предавать будет. Это как ведро с водой. Если уж прохудилось, то пока всё до конца не вытечет – не починишь. Люди не зря говорят: если есть дыра – будет и прореха.

…Настя позвонила ближе к ночи. Чарышев уже успел возненавидеть её и приготовился обозвать самыми мерзкими словами. Но сказал очень тихо, без всякой злости:

– Если бы ты знала, как я тебе верил?! Если бы ты знала… А ты меня взяла и… Ты не звони больше сюда никогда, пожалуйста, – и положил трубку.

На следующийдень Чарышеву нужно было срочно сфотографироваться для читательского билета. О его замене давно предупреждали в библиотеке, но занялся он этим только тогда, когда ему отказались выдавать новые книги. Поехал на Пушкинскую. В фотоателье пояснили: «Если нужно сегодня – поезжайте на Коломенскую».

На следующий день, сразу после института, Чарышев поехал на Пушкинскую срочно фотографироваться для нового читательского билета. О его замене давно предупреждали в библиотеке, но занялся он этим только тогда, когда ему отказались выдавать новые книги. В фотоателье пояснили: «Если нужно сегодня – поезжайте на Коломенскую».

Добрался быстро и сфотографировался без всякой очереди. Но, когда приёмщица стала выписывать квитанцию, пояснила, зевая: «Ты иди погуляй пока. А за заказом приходи часика через три, не раньше. Или лучше завтра».

Вначале, чтобы «убить время», он остановился у киоска «Звукозаписи» и послушал новую песню «Люси». Затем купил два пирожка с картошкой и тут же с жадностью их съел, запивая ситром «Буратино», пузырьки которого били в нос и щекотали язык. Подкрепившись, прошёлся по аллее вверх и увидел указатель «Музей Коломенское».

Зайдя за старинные ворота, удивился открывшейся красоте. Это было так неожиданно, что он замедлил шаг и стал восторженно всматриваться в удивительное окружение. Прямо перед ним возвышались древние храмы, которые до этого он видел только на картинках в исторических книгах.

В Казанской церкви поразился одному лику. Взгляд с иконы был настолько живым и одухотворённым, что Вадим очень долго простоял перед ним, пристально всматриваясь в образ святого. Странно, но ему показалось, что тот тоже с интересом рассматривал его. В какой-то момент он даже содрогнулся от этого проницательного взгляда с противоположной стороны.