Олег Нехаев - Забери меня в рай

– От обезьяны, конечно, произошёл, – уверенно произнёс Чарышев, глядя на Вильегорского. – Какие тут могут быть сомнения?

– Что значит «какие тут могут быть сомнения»?! – приостанавливаясь, недоумённо спросил профессор.

Неожиданно сзади раздался возмущённый, срывающийся от обиды крик приходящей в себя женщины:

– А ещё в шляпе! Вроде, на вид, пожилой человек, а ведёшь себя как образина придурочная… Вон как сердце зашлось… Ох ты ж и…

– Сударыня, я же у вас уже попросил прощения! – отреагировал Вильегорский с поклоном, прикладывая к груди руку. – Но, если вам будет от этого легче, то «образину» эту вашу я безропотно принимаю. Ещё раз простите! – и, уже обращаясь к Чарышеву, спросил. – Так что же означает эта ваша уверенность, коллега?! Ведь у Дарвина не приведено ни одного доказательства происхождения человека от обезьяны. Там вообще об этом всего лишь предположение. Вы Дарвина вообще-то читали?

– Нет, но нам в школе рассказывали, – растерянно ответил Вадим, уступая дорогу двум старушкам, шедшим навстречу.

– А вы что же всем сразу на слово верите?! И у этого Дарвина вам всё понятно? Да? Понятно, например, как один вид переходит в другой? Помните: сначала была какая-то амёба… Потом она превратилась… В общем, дальше была рыба, – и Вильегорский мимикой и жестами стал насмешливо изображать называемые существа. – Потом… Если мне не изменяет память – кенгуру. Дальше превращение в какую-то примату, которая прыгала по деревьям. Потом – превращение в предчеловеческое существо. А уж от него – мы с вами! Это всё у Дарвина так. И всё через цепь неожиданных случайностей. Вот только до сих пор так никто и не нашёл этого предшественника человека! Не обнаружились и доказательства других превращений. Переходные виды вообще отсутствуют. Палеонтологи обыскались! И не нашли. Никто не нашёл. Факта нет. Бездоказательно! Но только в главном у Дарвина – совсем не про обезьяну вашу… Отнюдь! Там принципиально о другом!

– Я вспомнил. Вспомнил! – обрадованно воскликнул Чарышев. – Там у него ещё про галапагосских вьюрков, про черепах и про путешествие на корабле… Забыл, как его название…

– Конечно, там есть и об этом, – вздёрнув плечами, хмыкнул Вильегорский, – но важнее всё-таки совсем другое. Кстати, по этому поводу я знаю одну очень примечательную историю. Если хотите, могу рассказать…

Чарышев согласно закивал, и они, замедлив шаг, продолжили спускаться по натоптанной тропинке. Профессор взмахнул зонтиком и с воодушевлением начал рассказывать с интонацией сказочника:

– Жил-был на свете один очень набожный мальчик. Был он из бедной семьи. Часто болел. И на него всё время сваливались одна беда за другой. А когда его на полном ходу сбил экипаж и проехался по нему колёсами, думали, что уж в этот-то раз он точно не выживет. А он выжил! – Вильегорский продолжал говорить с очень добродушной интонацией, но в его голосе постепенно начинала проступать суховатая строгость как предвестие неминуемой трагичности. – Звали его Сосо, и было тогда ему лет двенадцать или тринадцать. Не больше. Да, ещё вот что! – и профессор взмахнул зонтиком как дирижёрской палочкой. – Мальчик был одним из лучших учеников духовного училища и с удовольствием пел в церковном хоре. И голосок у него был, как говорили, ангельский. Он будто с небес звучал. В общем, учителя им были довольны и даже не раз награждали его и за учёбу, и за отличное поведение.

Чарышев, увидев идущую навстречу молодую пару с велосипедом, посторонился. А когда они поравнялись с ними, Вильегорский хулиганисто позвонил в висевший на руле звоночек, задорно хмыкнул, и тут же, как ни в чём не бывало, продолжил рассказ:

– Так вот! Однажды ему в лавке дали на время, за пять копеек почитать книжку Дарвина. Сосо читал её, не отрываясь, до самого утра. Наверное, не всё он понял из прочитанного… Хотя, может, я и ошибаюсь. Мальчик-то этот, повторюсь, был очень и очень способным. Но, как бы там ни было, а точно известно, что именно после того дня прежний мир для него рухнул! Теперь он, как ему казалось, знал его тайное устройство. Теперь он понимал, откуда вокруг так много несправедливости и на чём держится власть людей. Взбудораженный Сосо стал рассказывать об этом своим друзьям. «Нет на свете никакого Творца! Нас всех специально обманывают, – страстно убеждал он своих сверстников. – Наша жизнь только в нашей власти. И выживают в ней самые приспособившиеся. А в борьбе побеждают только самые сильные. В этом закон жизни, а не в дурацких заповедях: не убий, не…», – и в доказательство он показывал книгу Дарвина, – Вильегорский глянул на Чарышева, который слушал его с огромным интересом. – Вот такая, казалось бы, простенькая эта история. Осталось только сообщить, чем она закончилась… Мальчик Сосо вырос. Добрался до власти. Уничтожил почти всех священников. Расправился со всеми несогласными. Расстрелял даже самых близких соратников. Но учителя своего никогда не забывал. Иногда и тост в честь него задорно выкрикивал: «За Дарвина!» И в конце концов по усвоенному в детстве «закону жизни» он стал самым жесточайшим тираном и могущественным властителем, имя которого… – Вильегорский тяжело вздохнул и с болью, очень тихо произнёс. – Его имя – Сталин.

Поражённый такой неожиданной развязкой рассказа, Чарышев молчал. И в этом молчании была какая-то давящая отягощённость, от которой хотелось побыстрее избавиться. Он подался вперёд, резко и громко возразил:

– Но Дарвин как учёный… Как и другие… Они не несут ответственности… Поэтому я… Я категорически не соглашусь с таким вашим выводом.

– Это что же: он за безнравственность не несёт ответственности?! Вона как?! – раздражённо воскликнул профессор. – Дарвин, учившийся на священника, как и Сталин, кстати… Он прекрасно осознавал, что делал… На место Творца водрузил свой естественный отбор. Если бы речь шла только о внутривидовой изменчивости – было бы полбеды, а может, и вообще благо… Но он, не успев постигнуть истины, тут же обозвал Евангелие безобразнейшим учением. А свою шаткую теорию «скромненько» так объявил Законом эволюции, который был одинаков и для скотов, и для людей, – негодовал Вильегорский, постоянно взмахивая зонтиком, будто ставя точки в предложениях. – Обосновал всеобщее равенство в борьбе: кто кого опередит и кто кого объегорит. При этом высшей ценностью объявлялось выжившее потомство. Человек – на уровне животного. Да только вот по Библии у человека есть душа – дух святой, а у скотов – нету. И движущей силой жизни является вовсе не слепой случай…

Вильегорский говорил страстно. Громко. Подошедший мужичок в панамке начал было их обходить, но затем притормозил и стал забавно вытягивать шею, прислушиваясь к каждому слову. Но профессор ничего этого не замечал: