Валерий Медведковский - Трудно быть ребенком

– Это кто такой умный, который велел тебе инопланетян рисовать? – стала разбираться мама.

– Марья Ивановна, учительница.

– Сейчас я у нее сама узнаю, как должен выглядеть инопланетянин, – решительно сказала мама и стала звонить: Алло! Марья Ивановна?.. Скажите, пожалуйста, как должен выглядеть инопланетянин? Зеленый? Круглый? С рожками? Как у Шрека? Ноги как у лягушки? Руки тоже?.. На фоне звездного неба? Или синий? Квадратный? Похожий на жука? Где вы его видели такого?.. Сами придумали? А нам что рисовать? Что хотим? А двойку вы нам за рисунок не поставите, если инопланетянин вам не понравится? Вы соберете все рисунки, за самый красивый поставите пять, остальным четверки? Поняла, спасибо!

Мама положила трубку.

– Вова, рисуй что хочешь, если понравится твой рисунок, получишь пять, если не понравится, поставят четыре.

Папа оторвался от телевизора:

– Здорово учительница придумала! Настоящее творчество! Никто инопланетян не видел, а нарисовать надо!

– Может, они прозрачные и их не видно? – предположил Вова.

– Может, и прозрачные, раз никто не видел, – согласился папа.

– Как нарисовать прозрачного инопланетянина?

– Рисуй, как Марк Шагал – мир, где все возможно, где нечему удивляться, но вместе с тем тот мир, где не перестаешь всему удивляться. У него по небу коровы летают, всем нравится, – посоветовал папа.

Долго сидел Вова над чистым листом, задумчиво водил карандашом в воздухе, наконец, решился написать в углу: «Инопланетянин. Рисунок Вовы».

Папа с интересом посмотрел на чистый лист.

– А где инопланетянин?

– Он прозрачный, его не видно…

– Тогда надо нарисовать пространство, где он растворился, – подсказал папа, – и если его просто так не видно, может, он отражается в воде?

Вова изобразил море, луну, отраженные на волнах очертания прозрачного инопланетянина.

– Правильно, – похвалил папа, – вроде как бы он есть, но его трудно рассмотреть.

Утром продолжатель дела Марка Шагала уверенно нёс в школу свое творение.

Лето в разгаре, нещадно палит солнце, земля разогрелась так, что трудно ступать по ней босыми ногами. Тамара бежит к деду, который живет на другом конце улицы, в гости, быстро перебирая босыми ногами, чтобы не обжечься. Иногда забегает на островки зеленой травки – передохнуть и охладиться.

Вот и забор, состоящий из двух рядов молодой кукурузы и одной проволоки. Пробралась через кукурузу на участок, оказалась перед молодым деревцем с немногими плодами.

– Наверное, это слива. Надо попробовать, – сама себе сказала путница.

Сорвала одну, укусила – зелёная. Сорвала другую, надкусила – зелёная.

– Вот та, с красным бочком, наверное, спелая, – решила Тамара и сорвала последнюю сливу.

Только теперь заметила на крыльце дома деда в сапогах, внимательно наблюдавшего за «поеданием» плодов.

– Чего это он? – насторожился ребёнок, заметивший движение деда к сараю.

В сарае дед хранил сбрую лошади. Под крышей взял кнут, вернулся на крыльцо, стал смотреть на Тамару, нервно постукивая кнутом по голенищу сапога.

– Что, шкода, один вред от тебя? – издалека начал дед.

– А что я такого сделала? – насторожилась Тамара.

– Иди сюда, я объясню… – дед нахмурился, ждал ребёнка на расправу.

– Не… – сказала Тамара, отступая к старой яблоне.

Бежать ей было некуда, поэтому она полезла на яблоню. Панамка свалилась с головы, сучья и кора больно царапали голое тело. Из одежды на Тамаре были только розовые трусики. Дед молча наблюдал за побегом шкодницы.

Тамара забиралась всё выше и выше от опасного кнута, которым дед мог достать до её спины, пока не залезла на самую верхушку яблони. Ветерок раскачивал тонкие ветви, высота была порядочная и страшная, но ещё страшнее был сердитый дед.

Долго сидела Тамара на яблоне, ноги затекли, царапины болели, солнце нещадно жгло голову, не покрытую панамкой.

То ли деду надоело ждать, то ли он пошёл в дом за махоркой для самокрутки, а только Тамара увидела, что деда нет, мигом стала спускаться вниз, поцарапала пузико о шершавую кору дерева.

Очутившись внизу, что было мочи побежала через огород к спасительной изгороди кукурузы, выскочила на улицу.

Так быстро она больше никогда в жизни не бегала. Раскаленная земля, прибитая дождем, высохла и потрескалась, поджигала голые ступни, страх гнал её прочь от дома деда. Она не бежала, а летела. Маленькое сердце трепетало, как у загнанного кролика.

– Что я такого сделала? – билась мысль в голове ребенка. Испуг и отчаяние сжимали сердце.

– Ты где так поранилась? – ругалась мама, смазывая зеленкой множество ссадин.

– Я нечаянно, – всхлипывала от боли Тамара.

Вечером на телеге приехал дед, привязал у калитки лошадь, сунул за облучок кнут, зашёл в дом. Тамара спряталась за маму.

– Что, больно? – спросил Тамару.

– Больно…

– Где-то её носило? – удивляется мама, сама она не говорит, откуда у неё ссадины.

– Так я скажу, – начал дед, присаживаясь на колченогий табурет, – залезла ко мне в огород, оборвала всю сливу, которую я посадил и ждал первый урожай. Думал, в этом году попробую плоды… А эта шкода, – дед указал на Тамару, – рвёт сливу за сливой, надкусывает и на землю бросает.

– Так и оборвала? – удивилась мама.

– Так и оборвала, – подтвердил дед.

– А где же она поранилась?

– Я взял кнут, думал её поучить уму, так она на яблоню залезла, там и поранилась.

– Господи, – всплеснула мама руками, – ведь ты могла упасть и разбиться!

Тамара прижалась к маминой ноге. Только сейчас ей стало страшно.

– Сидела на яблоне, пока я в дом не зашёл, – дед крякнул от досады за загубленный урожай сливы.

Тамаре стало жалко деда, он так хотел покушать сливу.

Шкода – баловство, озорство, приносящее вред.

Жила-была девочка Тамара. Однажды утром Тамара расчесала волосы, аккуратно заплела две косички, попрыгала перед зеркалом, любуясь произведением искусства, выбежала на кухню, где мама накрывала завтрак.

– Мама, смотри, как хорошо я заплела косички! – радостно вертела хорошенькой головкой.

– Красавица моя, садись кушать сырники свежие! – похвалила мама, налила чай.

За окном заурчал грузовик, хлопнула калитка, на пороге явился дядя Федя, немного «веселый».

– Ты чего с утра «веселый», за рулем ведь сидишь? – удивилась мама.

– Это я от усталости, не евши, – пояснил дядя Федя.