Мария Романушко - Борис Сударов: человек, прошедший через эпицентр атомного взрыва… Встречи на берегу: диалог-путешествие

– Борис Иванович, у меня многое в жизни получается хорошо. Я хорошо готовлю, хорошо мою полы, умею шить и вышивать гладью, умею играть с детьми и лепить из глины. И даже играть клоунские спектакли. Но я не могу быть одновременно кулинаром, уборщицей, швеёй, керамистом, воспитательницей детского сада и клоуном. Моя профессия – писатель. Я думала, что вы догадались об этом. Я же вам книгу подарила.

– Но это ваша первая книга? Или вторая?

– Сорок шестая.

– Сорок шестая?!

Он смотрел на меня почти с ужасом.

– Простите, Борис Иванович, я не хотела вас так сильно пугать этой цифрой. Но что поделаешь, если это правда.

– Выходит, вы в год пишете по две книги?

– Где-то так.

– Кошмар!.. – говорит он с восторгом. – А когда вы с почты ушли?

– О, вы опять про почту!.. Да давно, давно я оттуда ушла!

– А после вас теперь эта девушка там работает?

– Борис Иванович, та девушка, которая работала после меня, уже давно бабушка. С тех пор много, много девушек там сменилось… И маленькую почту сломали и построили большую.

– И больше вы не работаете на почте? А что вы тогда делали на почте этой зимой?

– Отсылала книги своим читателям. Они мне иногда заказывают книги наложенным платежом, и я им отсылаю. И вот, я в очередной раз пришла на почту, чтобы отослать книги, а вы в это время что-то получали, какую-то посылку. И я обратила на вас внимание. Я подумала, что вы похожи на моего друга Антонио Бареша. Точнее, я подумала, что ему тоже уже столько лет должно быть, как вам. А то, что вы на него похожи, я увидела десять дней назад, на берегу…

– А кто он – этот Бареш?

– Чех. Вы о нём прочтёте в моей книге, которую я вам подарила.

– Хорошо. Прочту.

– Поэтому, когда я подошла к вам на берегу, я спросила вас: ваше имя Антонио Бареш?

– Да-да, вы именно так и спросили. А что я вам ответил?

– Что вы не Антонио Бареш.

Сударов смеётся.

– Почему вы смеётесь? Может быть, вы всё же Антонио Бареш?..

Но вместо прямого ответа, Сударов процитировал стихи:

И спросил учительским тоном:

– Чьи стихи, как вы думаете?

– Лермонтова, конечно.

– Молодец, знаете русскую классику.

– Вообще-то, я Литературный институт заканчивала. Грех было бы не знать. И, к тому же, Лермонтов – один из моих любимых поэтов.

– А к Пушкину как относитесь?

– Пушкин – стопроцентный гений. Благодарна ему за русский литературный язык. До Пушкина такого шикарного языка у нас не было. Но сердце больше любит Лермонтова.

– Почему?

– Лермонтов – надрывнее. Он знает, что такое одиночество. «И скучно, и грустно, и некому руку подать В минуту душевной невзгоды…» Мне тоже это хорошо знакомо.

– Но вы же не одинокий человек. У вас есть муж и дети.

– Это так. Но что такое одиночество, я знаю…

* * *

Мы шли узкой тёмной аллеей… И как он будет возвращаться один во тьме? – думала я. Надо будет его проводить.

– А вот и мой дом, – сказала я. – Мы живём на 13-м этаже, вон там наша лоджия. Правда, во тьме её плохо видно. Но днём её видно очень хорошо. Её трудно не заметить, потому что только одна наша лоджия увита диким виноградом. А ещё на ней поёт петушок.

– Петушок?.. – удивился Сударов.

– Ну, да. А вы разве не слышали пения нашего петушка?

– Почему-то нет…

– Однако, весь микрорайон знает и любит нашего петушка. Когда будете идти на почту или в «Биллу», – прислушайтесь. Он очень звонко поёт!

– Хорошо, – пообещал Сударов. – Буду иметь в виду.

– Спасибо вам за этот вечер, за интересное общение.

– И вам спасибо, – сказал он.

– Уже темно. Как быстро стало темнеть… Я буду переживать, как вы дойдёте до своего дома. Давайте я вас провожу. Хотя бы до светлого места, до «Биллы».

– Да ну что вы! – сказал он. – Нормально дойду, не беспокойтесь.

И тут я набралась нахальства и сказала:

– А можно я вам звякну?

– Что?.. – не понял он.

– Звякну. В смысле – позвоню. Можно? А то буду волноваться о вас.

– Да, конечно.

Он сказал номер своего телефона – и я даже не стала его записывать. Потому что запомнила мгновенно – как будто знала всегда. Первый случай в моей жизни. Вообще-то, я плохо запоминаю цифры.

Он вернул мне куртку, хоть я просила не скидывать её, чтобы не простудиться. «Вернёте завтра», – говорила я. Но Борис Иванович уверил меня, что не простудится.

– До свидания, – сказала я. И почувствовала, что этого как-то мало. – Дайте вашу лапу, Борис Иванович!

И протянула ему свою для рукопожатия. Он крепко пожал мою руку, а потом… в высшей степени галантно поцеловал её. Ой! Что это? Как давно этого не было… Так поступал только мой друг Владимир Сергеевич Залетаев. Он всегда целовал женщинам руку – при встрече и при прощании. У него были такие старомодные привычки, а ещё у него были смешные, рыжеватые, короткие усы, выгоревшие в пустыне, выгоревшие брови и волосы, ведь он был путешественником, учёным, собирателем восточных легенд, знатоком Востока. Как давно это было… Залетаева нет на земле уже 20 лет. Он был ровесником Сударова. То поколение мужчин было галантным. Точнее – было и есть! Оно не ушло! Борис Иванович меня очень растрогал…

Минут через десять я позвонила ему. Он был уже дома. Мы ещё раз поблагодарили друг друга за хороший вечер и пожелали друг другу спокойной ночи.

* * *

А я включила компьютер и нашла в персоналиях ещё несколько страниц его фотографий под названием «Из семейного альбома». И долго рассматривала их… Особенно меня поразила его детская фотография, где ему 12 лет. Такой озорной, весёлый, голубоглазый мальчишка! Поразило то, что Боря Сударов на этой фотографии очень похож на меня. Глаза очень похожи, улыбка… Как будто мы брат и сестра. Вот, всю жизнь, везде и повсюду я ищу своих братьев! Своих голубоглазых братьев. Это уже стало навязчивой идеей.

Да, отличные снимки, где Сударов – рядом с легендарным диктором Юрием Левитаном. Вот так: мой новый знакомый Борис Иванович знал великого Левитана! Не просто знал, они были коллеги, вместе работали. Получается, что Сударов как бы связал меня с Левитаном, стал мостиком между нами, и меня это очень сильно взволновало…

Голос Левитана я хорошо знаю с раннего детства – я его слышала из чёрной радио-тарелки на стене нашей комнатки на Философской улице. Голос, который объявлял о начале Великой Отечественной войны… Я это объявление слышала только в документальных радио-передачах, потому что родилась через пять лет после войны. Но всё, что касается войны, – это для меня больная тема, на всю жизнь. Поэтому, когда я слышу голос Левитана, всегда мороз по коже… Не знаю, как это можно было пережить, когда тебе выпадает прочесть такое жуткое сообщение – на всю страну, и миллионы людей ввергнуть в ужас и горе… Можно ведь было запросто получить инфаркт! Как у него не разорвалось сердце в этот момент? И потом, в течение несколько лет, ежедневно, все эти трагические сводки Информбюро об отступлении наших войсках, о страшных потерях… Ужас-ужас. Но зато потом – о наступлении. И – Победа!