Виктор Попов - ДР. Роман в трех тетрадях с вопросами и ответами

Бабочка все-таки заглядывает во флягу. Внутрь не идет. Действительно, незачем. Думает пару секунд и взлетает. Делает круг над ним и улетает в сторону склона. Вернется? Бог весть. Есть ли она вообще? Или сознание на седьмой день за линией фронта, прячась от кошмара действительности, развлекается как может?

Планировались стандартные три дня и в паре. Но Паша-напарник повредил ногу при высадке. Не так и не на то наступил, спрыгнув ночью с вертушки. Прохромал километр, а дальше пришлось вывозить. Хромое прикрытие корректировщика – не прикрытие, обуза. Строго говоря, и он должен был вернуться вместе с ним. На Паше две трети боекомплекта. Почти все ручные гранаты. Подствольник только у него. Автомат – крайняя модель. Он с такой даже не стрелял. Ему и не надо. Его задача – подтвердить цель. Даже не обнаружить. Подтвердить. Обнаруживают уже давно не люди, а все эти штуки, заполнившие небо и космос. Человеку остается мало. Но без этой малости по-прежнему не стреляют наверняка. И эта малость на вес золота.

Он не Паша. Он – звезда армии. Более пятидесяти выходов за линию фронта. Чаще всего – глубоко за линию. Как и сейчас. И ни одного обнаружения, ни одного боевого контакта. Случайный, раза три, минометный обстрел, один, предположительно «дружественный», – не в счет. Паше втихую завидовали – прикрывал спеца, каких больше нет, да к тому же еще и «заговоренного», и потому гарантированно выживал сам.

Он же при наличии Паши под боком мог ни о чем не думать, кроме наведения на цель. И потому все его разведывательное барахло в разы перевешивало боевую выкладку. Находясь порой менее чем в километре от противника, он как бы и не предполагал стрелять. Поэтому вывоз напарника – это отмена задания. Но Иван приказал остаться. Финал общевойсковой операции. Ее необходимо завершить до конца недели. Это важно. Для страны важно. В штабе армии сказали, что скоро прямая линия президента, выборы и что-то там еще…

Паша успел скинуть ему только гранаты да лишний сухпай, который на четвертые, уже не запланированные сутки, оказался более чем не лишним. И не то чтобы такого не было: один и долго. Было и не раз. Но не при столь тесном контакте с той стороной и не при такой интенсивности боя. Да и местность та еще для скрытого нахождения. Пустыня – прямой обзор на десятки километров. Редкие скалы не в помощь. Не больно-то за ними спрячешься – в основном голые, ни травинки. Эти художники знали, где гравировать своих Будд, – далече видать. Из деревьев – местами тамариски с крохотными ивами. Кое-где вдоль реки тугайные заросли. Но в низине мало что разглядишь. Так что смена позиции только ночью. В темноте другая беда. Все тысячи вверенных ему квадратов усыпаны минами. Понабросаны обеими сторонами на несколько лет послевоенного разминирования. Считай, где бы ни шел – идешь по минному полю. Днем еще видно – закапывают приметно, если вообще закапывают, а вот ночью идешь наугад, и каждый шаг как последний. И так шесть ночей. Десятки тысяч метров, возможно, последних в жизни шагов.

Сон – час-два. Ночь – пик авиационной поддержки – не до отдыха. Вторые час-два сна – днем. Та еще сиеста. Пара дней в тени. Как раз там. Под Буддой. Под его милостью. Остальные здесь, на вершине скального массива, на самом пекле. Деться некуда – лучшая точка обзора. Водой из фляги к концу дня можно заваривать. Недалеко до кипения. Он и заваривал. Мерзкий пакетированный чай из аварийных пакетов да всегдашние, сопровождавшие его в любом выходе, кофейные зерна. Кофемолкой стал рот. Обычно жевал и ел. Хороший энергетик. На этой неделе алгоритм другой: пожевал, сплюнул во флягу, пара минут и готово. Такой вот эспрессо. В первые три дня к кофе шел еще рафинад. Его примета. По куску на сутки задания. И один запасной. Никогда не съедал. Не съел и сейчас. Вот он, в верхнем кармане, почти на сердце. Не пора ли? Смотрит на часы. Нет. Еще есть время. Снизу не пойдут. Незачем. А свои, возможно, сообщат. То есть попрощаются.

Но глянуть, что там внизу, стоит. Береженого бог бережет. Пусть и беречься придётся недолго. Разворачивается и, отжавшись на руках, выглядывает из укрытия. Тут же получает очередь в бруствер и опускает голову. Ниже бьют. Не в него. Пугают. Мертвый он им ни к чему. Мертвых вокруг полно. От них нет толку. Часто их даже не хоронят. Не успевают. Где тут успеть? Ежачасно-ежеминутное пополнение. Одним гиенам благодать. Не для них ли эта людская кутерьма?

Повторяет попытку. На этот раз стреляют не сразу. И не очередью. Одиночными. Раз. Два. Только подтверждая его догадки. Миномет тем не менее уже подвезли. Успел заметить наметанным глазом. Почти не прячут. 82-й. Когда упадет первая мина, седьмая уже покинет ствол. Это если не ограничатся пятью. И если без пристрелки. Впрочем, чего тут пристреливать? За пять лет этой бойни на сто километров вокруг давным-давно все пристреляно.

И ведь они тоже понимают, что, если не возьмут живым в десять-пятнадцать минут, может прилететь им. И прилетит. Не первый случай. Не только у него навык. Не он один герой по ошибке командования. Впрочем, есть ли ошибка? Ну оставили на семь дней вместо обычных трех без напарника. И что? Другого бы не оставили. Заслужил такое доверие. Вот и умирай теперь, как учили, не порть биографию – показывай навык.

Ложится на спину. Зажмуривается от солнца. Прикрывается рукой. Снова она. Бело-жёлтая птаха из того дня. Почти невидимая на прямом солнце. Выдает мохнатое брюшко. Зависает на несколько секунд и всегдашними зигзагами планирует на левый ботинок. На носок. На большой палец. Прямо на сорванный два дня назад при спешном отходе на лёжку ноготь. Села, как умная кошка, на больное. Ноги – его слабость. Ногти то и дело врастают. Или слетают от зряшного удара, как сейчас. Бедра в промежности преют в жару и под нагрузкой. Не лучше обстоят дела и меж пальцами. Поэтому на базе с ним всегда тальк и хлоргексидин. Но на выходе это лишнее. Приходится терпеть. Благо большую часть суток думать об этом некогда. И сну не мешает. В таком крохотном объеме и под такой нагрузкой сну ничего не мешает. Бессонница – интеллигентщина. Болезнь умных и бессильных.

Бабочка перелетает на подъём. Бродит туда-сюда по запыленной шнуровке. Пыль большей частью с гиеновой лежки. Отвальную ночь провел там. Обнаружен, когда лежал в «ванной». Пылевой. Изысканный аромат. Гнили и падали. Всех возможных и невозможных оттенков. Собрание сочинений. Непревзойденное собрание. Подготовка к неизбежному и очень, как оказалось, скорому событию. Так что лети куда-нибудь еще. Лети, ищи свой нектар. Здесь очень скоро не будет ничего. Ничего живого.

Бабочка словно читает мысли. Отлетает к разгрузке, сброшенной как попало. Не похоже на него. Аккуратист. А тут будто с хламом… Хлам и есть. Не сейчас. Через несколько минут. Да и его не останется. Бабочка садится на засаленный ремень. Крутится на месте.