Виктор Попов - ДР. Роман в трех тетрадях с вопросами и ответами

Настоящее знакомство произошло спустя полгода в фойе театра. Он был в пиджаке и джинсах, она – в красном брючном костюме (сохранилось фото). В ожидании «Трех сестер» они одновременно взяли зеленое яблоко – последнее в блюде, выставленном для гостей на древнем, позапрошлого века буфете. Федя уступил. Даня взяла плод, откусила кусочек и, чуть помедлив, передала яблоко Феде. Он взял и тоже откусил. Откусил как попало, не ища свободного места, и вернул Дане. Она повторила его жест: откусила не глядя.

О милонге они в тот момент не вспомнили. Танец напомнил о себе позже. Но не для раскаяния. Для саркастической улыбки. А тогда… Тогда был спектакль. Была декорация – березовый лес, связавший сестер в триликое целое. Была нудность первого акта, после которого ушли соседи Дани, а позади Феди кто-то шумно через голову снял свитер. Было тихое Иринино «в Москву», которое они, как признались мне, повторяли чуть ли не каждый день все эти годы в сказочно-дремучей глуши. В антракте был яблочный пирог со смородиновым вареньем. Даня много раз делала похожий, но слаще того ей так и не довелось испечь. Было почти церковное величие второго акта, так что обоим стало мучительно жалко тех, кто покинул зрительный зал до срока. Была последняя просьба Тузенбаха: сварить кофе. Все Камневы говорили «сварить барону» и отчего-то дружно смеялись. И, наконец, было главное: бесконечно-прекрасное, мудрое и наивное Ольгино «если бы знать, если бы знать…»

Предав однажды, танго в тот же вечер вернулось. И связало их окончательно. Обманув их первый взгляд, оно больше не расставалось с ними. Едва оказавшись за дверьми театра, они не смогли удержаться; тот двор-сад перед театром и некошеный дворик у дома-бочки голого бандонеониста разделяло без малого тринадцать лет, но все эти годы, как бы не менялась жизнь, тот по-настоящему первый танец будто повторялся снова и снова.

А я в то утро даже и не поинтересовался, почему вот так сразу после Пахельбеля танго. Не поинтересовался: «Ничего, что я голый?» Не поинтересовался, что делают в глуши люди, которые танцуют так, что позавидовали бы маэстро-латиносы. Не поинтересовался… В тот момент я видел двух влюбленных, босых, немного грязных и неприятно пахнущих, – они прибежали-приплыли ко мне тогда с уборки навоза – танцующих будто в последний раз. Они так вкладывались в каждое движение, что даже банальная «плитка» 10 10 La baldosa (исп.) – плитка – простейшая фигура танго. показалась мне верхом прекрасного и совершенного. Я и сам не мог остановиться, впервые за долгое время импровизируя на тему слышанного мной лишь однажды Soledad Пьяццоллы 11 11 Астор Пьяццолла (1921—1992 гг.) – аргентинский музыкант и композитор. . А когда наконец музыкант замер, тяжело дыша и дымясь в испарине, они, покачиваясь из стороны в сторону, все никак не могли разорвать глубокого, ближе некуда, объятья.

И все закрутилось. В три часа дня за мной по договоренности на двухместном каяке приехал Герман. Старший сын. На одноместной байдарке его сопровождала сестра, Валя. Двойняшки. Подростки были схожи тонкими чертами лица, унаследованными от матери, но предельно различались по характеру. Серьезный, не по возрасту логичный и рассудительный Герман. Конечно, как и отец, очкарик. И Валя, которая больше пела, чем говорила, не ходила, а пританцовывала. Валя к тому же, в отличие от брюнета Германа, – отцовская кровь – была блондинкой. Не просто русый, как у матери, а неистовый, как яркая солома, цвет ее волос волновал и притягивал. В них была особая магия. Лишь однажды случайно коснувшись их – Валя, пробегая мимо, встряхнула головой – я смею утверждать, что ничего более нежно-шелковистого мир не создал и никогда не создаст.

И всё же главным у Вали был ее голос. Необычайной красоты, он отличался силой, которая мне до сих пор кажется каким-то обманом, наваждением, неправдой. Еще в день прибытия мне слышался девичий голос, вернее отголоски, будто долетающие издалека, но порой вполне отчетливые настолько, что я мог различить отдельные слова. К концу дня я не выдержал и, опасаясь быть неправильно понятым, поинтересовался у все знающего Гришки о природе того, что слышал. Сосед нисколько не удивился:

– А… Это Валя. Она из тех…

Бросил он, слегка поведя головой в сторону острова. Тогда я не стал уточнять, кого он имеет ввиду, но появление двойняшек все прояснило. От острова до большой земли было около километра, однако даже когда Валя не пела, а просто разговаривала, ее речь была отчетливо слышна. Да что там километр. Весь остров проговаривался ею насквозь. А он в наибольшем своем диаметре составлял почти четыре! Когда Валя разговаривала с кем-то на одном его конце, ее было хорошо слышно на другом. Естественно, собеседника слышно не было, и о сути беседы можно было только догадываться. Казалось, что Валя разговаривает сама с собой. А уж если она повышала голос… Впрочем, зная о своем «дефекте», в полный голос она говорила нечасто. Вот и здороваясь со мной, она почти прошептала:

– Здрасьте. Я Валя.

В тот момент, не зная обо всем этом, я подумал, что девочка простужена. Но даже шепот ее на близком расстоянии резал ухо. Пара смешков уже по пути на остров эхом разнеслись по озеру и, казалось, подняли рябь на воде. Обычно, если у Вали ничего не было в руках (в те минуты это было весло), она в дополнение к шепоту прикрывала рот ладошкой. Но часто, особенно когда пела, она забывалась, и тогда ее невольно слушала вся округа. Герман, напротив, говорил тихо, с расстановкой, очень основательно:

– Добрый день, Лев Платоныч. Герман.

Представился он и указал веслом на место впереди себя:

– Пожалуйста.

Занять место в каяке для меня, лишенного сноровки, оказалось проблемой – мне пришлось серьезно помучиться. Но Герман был терпелив и осторожен: зацепившись за утлые деревенские мостки, он давал мне четкие указания, как лучше поставить ногу и за что держаться руками. Дети показали при этом, далеко не быстром процессе, верх воспитанности. Я не увидел на их лицах ни грамма насмешки или недовольства моей неуклюжестью, и тем более не было произнесено ни единого слова. Они принимали человека таким, какой он есть. В этом были все Камневы. Ты мог быть каким угодно идиотом, но это была только твоя проблема. Они не собирались тебя менять. Они не мешали никому быть самим собой.

Правда, Валя всё же позволила себе одну лисью улыбочку, когда я занял место и вдруг вспомнил, что забыл подарок в доме (пакет чая). Мне пришлось вылезать из каяка так же мучительно, как это было при посадке, а потом залезать в него снова. Впрочем, лукавая улыбка и без меня почти не сходила с ее лица. А именно та была связана с тем, что чая, как выяснилось, Камневы не употребляли вовсе.