Зоя Криминская - Исповеди на лестничной площадке

Наталья, соседка из квартиры подо мной, говорит:

– А Толя, сосед наш с первого этажа, тот, что безногий, бросил жену, ушел. Нашел себе такую же калеку, одноногую женщину, и живет с ней. Мне, говорит, так лучше, я перед ней не стыжусь, что у меня одна нога.

Бросил он жену, и долго его не было, а потом снова появлялся, примерно в течение полугода мелькал, попадался на глаза. Снова ушел и в скорости умер. А жена больше замуж не вышла, одна жила, детей растила. И сейчас возле лифта часто стоит молодой парень, лицом один к одному как отец, курит. Только отец приветливее был, всегда здоровался, а этот нет.

3

Одноногий сидел на лавочке слева, а на другой растекалась телесами толстая старуха, Антонина. Не столько она лицом выглядела старухой, сколько из-за своих необъятных размеров. Килограммов сто двадцать в ней было, не меньше.

Она взяла на себя функции швейцара и выполняла их с завидным рвением: следила за тем, кто вошел, кто вышел, и всё гоняла мальчишек, кричала, что они катаются на лифте.

Накричала и на нашего Сашку.

– Он не катается, – я случайно присутствовала и заступилась за сына, – он тут живет и домой едет.

– Да не живет он здесь.

– Как не живет? Он мой сын!

Старуха поглядела недоверчиво, но замолчала. «За своим бы следила», подумала я недовольно.

Внук её, Мишенька, на год моложе Сашки, озорной был мальчик, но ласковый, подсаживался к ней на лавочку, прижимался к необъятному боку и они сидели, обнявшись. Обнимая внука одной рукой, тающая от нежности Антонина не прекращала полицейского надзора, любовь и долг она умело совмещала.

Дочь у Антонины, Катерина, крупная, страдающая, как и мать, излишней полнотой, работала по торговой части, мальчишка был у неё один, сынок ненаглядный, а вот мужчину в их доме я не помню, не было мужчин, только две грузные, темноволосые, похожие одна на другую женщины, молодая и старая, и тоненький голубоглазый мальчишка, задира и драчун.

Не любили его мальчишки во дворе, в основном за скандальную бабку и не любили.

Однажды иду с работы домой, (сейчас и не вспомнить, в каком году, за тридцать лет год на год накладывается, не разберешь, что когда было), зима, снег лежит сугробами, на снегу разбросаны ветки еловые. Дорожка зеленая ведет к нашему подъезду. Кого-то похоронили, и оказалось, Антонину. Она страдала диабетом, потому, возможно, и была такой полной. Умерла она быстро, от комы, долго не лежала, дочь свою не мучила, в одночасье ушла.

Опустела лавочка, и притих подъезд, грустью отзывается на окружающих неожиданная смерть ближнего. Скучно стало и как-то опасливо, теперь любой чужой мог пройти, завсегдатай другой лавочки к тому времени ушел из семьи.

Миша подростком остался без бабки, без надзору, не больше двенадцати лет ему было, самый опасный возраст. Целыми днями болтался во дворе, летом футбол, зимой хоккей у подъезда на проезжей части, но машин тогда мало было, штук пять-шесть на весь дом.

Когда подрос, Катерина ему мотоцикл купила. В те времена, кто в торговле работал, хорошо жили (не могу сказать, зарабатывали), она могла купить сыну мотоцикл, вот и купила. Порадовала сыночка на свою голову. И на его тоже. Мишке семнадцать стукнуло, в этом возрасте они без тормозов, гоняют на своих мотоциклах на огромной скорости и сам черт им не брат. Полгода не прошло, как он попал в аварию, и страшную аварию, ноги у него были перебиты, и долго он лежал в травматологии. Как-то, когда мы в лифте вместе ехали, у неё были такие усталые, затравленные глаза, что нехорошо, неуютно мне стало. Я спросила её, не случилось ли что-нибудь, почему у неё взгляд горестный. Тогда она мне и поведала, что из больницы домой добирается, Миша разбился на мотоцикле.

Михаил вернулся на костылях, на лице шрам появился небольшой, но не уродовал его. Ковылял он на костылях месяца три-четыре, потом с палочкой ходил, а вот и без ничего, не прихрамывая, стал передвигаться.

И с виду всё было нормально, казалось, боль и страхи остались в прошлом, но только на поверхностный соседский взгляд всё выглядело нормально, а на самом деле Миша, мучаясь болями, пристрастился к наркотикам. Это мне Лена рассказала, что Михаил к наркотикам пристрастился. Мы одновременно с работы вернулись, и пока двери ключами открывали, она свою, я свою, тут парой слов и перекинулись.

В армию Мишу не взяли, один сын у матери, немолодой, безмужней, а может лучше бы в армию, к наркоте бы там не привык. Года три-четыре это длилось, он с мутным взглядом, пошатываясь, входил в лифт, я даже трусила с ним ездить, а тут смотрю, он с девушкой ходит, взгляд чистый, ясный, и мне говорят, завязал Миша, женился, работает, живут дружно, всё хорошо.

Порадовалась я за Катерину. Ну, вот думаю, глядишь, скоро внуки пойдут. Но недолго дружно жили молодые, рецидив начался у Михаила, вернулся он к зелью этому проклятому, и девочка, худенькая такая, глаза зеленые, шея тонкая, она ушла, да и понятно, какой смысл с наркоманом жить? Его не вытащишь, а себя погубишь.

Михаил быстро покатился по наклонной вниз, я только раз его видела после того, как жена ушла, и вид у него был столь удручающий, что я зажмурилась и отвернулась: не выглядел он человеком, который ещё долго будет на этой земле топтаться.

Передозировка случилась с ним, когда Катерина только-только из больницы вышла после инфаркта. Две недели не прошло, после её сердечного приступа, как сын умер. Она только и смогла, что его похоронить, выдержала, а потом в больницу, и через десять дней после смерти сына и её не стало.

Опустела квартира.

В других за эти годы народу прибавилось, тесно жить стало, а вот у них опустела. Катерину и хоронить-то было некому.

4

Шел второй день, как Катерине разрешили вставать после вторичного инфаркта, и она медленно, неуверенной качающейся походкой, доползала до туалета.

Жизнь её теперь заключалась в этих утомительных вылазках до конца коридора и обратно, осторожно передвигая ноги, держась за стенку. Зато не надо было подсовывать под неё утку. Хоть и похудела Катерина за последние недели, но весила всё равно много, за 100 кг, и нянечкам, даже вдвоем, тяжело было приподнимать такую тушу. Катерина, стараясь помочь, бесполезно пыталась приподнять тело над кроватью, стыдясь, что из-за неё такие неудобства немолодым женщинам, получающим гроши, мучилась, хоть и совала в карманы их белых халатов купюры разного достоинства: ну да все совали, а не все были такие грузные.