Юлия Караваева - Исповедь массажистки. Кончиками пальцев по струнам души

Мне некому было пожаловаться: с родителями мы почти не общались, папа был болен и почти не выходил из дома. Нам с Максом туда путь был закрыт – мама ясно дала мне это понять во время нашего последнего разговора. У сестер была своя жизнь, они занимались ею и не имели никакого желания лезть в мою. Даже для того, чтобы помочь. Даже для того, чтобы поговорить. Я – изгой. Хорошо, все равно жаловаться мне не дала бы гордость. Скорее, гордыня.

– Господи, шептала я в своей импровизированной молельне в углу крошечной кухоньки, – Господи, если Ты слышишь меня. Ты должен слышать, ведь душа моя кричит изо всех сил. Помоги! Все, что мне надо, – это здоровый сын. Я уже просила Тебя вернуть его мне, тогда, валяясь на полу перед реанимацией в роддоме, вернуть живым. Почему я не сказала «живым и здоровым»?! Ну, хорошо, может, не совсем здоровым, но насколько это возможно. Чтобы он мог ходить, сам кушать, уметь делать необходимые вещи. Господи, пусть у него в головке все будет на месте! Врачи сказали, что при его отклонениях возможно нормальное интеллектуальное развитие. Пока результаты хорошие, пусть и дальше так будет. Я выучусь, буду работать с ним каждый день. Я не устану, не сдамся. Я даю слово! И… если у нас все будет хорошо, я клянусь, я положу жизнь на то, чтобы помогать таким же, как он! Я никогда не откажу в помощи больному ребенку!

В отчаянии я была готова дать любой зарок, пообещать что угодно. Невольно я вспомнила разговор с отцом перед свадьбой. О боги, в который раз! Тогда я тоже, без ума от счастья, готовы была пообещать отцу невозможные вещи, лишь бы он дал согласие на свадьбу. Как похожи и какие разные эти две ситуации! Как давно это было! От той глупой, безобидной, наивной и счастливой девчонки ничего не осталось, только воспоминания, потертые, далекие и потому какие-то нереальные.

Говорят, трудности делают характер. Судя по моей жизни, высшие силы из меня готовили никак не меньше, чем Маргарет Тэтчер, железную леди. Готова поспорить, этой леди и не снилось то, что выпало мне. Ладно, договорились не ныть, значить, не ныть. Прорвемся.

Было малышу около полутора лет тогда. Этакий ангелочек с русыми кудряшками и огромными живыми серыми глазами. Спал он с нами в нашей кровати. В ногах. Как-то вечером вижу раскуроченную кровать и моего мужа, проводящего археологические раскопки между одеялом и простыней.

– Ты чего там копаешься? – недоуменно спросила я Олега. Он вытащил взъерошенную голову из-под одеяла и уставился на меня в упор.

– Иголку не видела, Гуль? Пришла моя очередь таращить на него глаза.

– Я шил, ну, зашивал брюки здесь утром, она, собака, выпала, и все. Как сквозь землю. Все перетряхнул.

– Боже мой, только этого не хватало, давай вместе искать. Еще уколется кто-нибудь ночью.

Через двадцать минут, пересмотрев все постельное белье и обшарив матрас под увеличительным стеклом, мы сдались. Может, в щель на полу укатилась, может, на одежду прицепилась, да упала потом где-то. Ничего хорошего, но, авось, найдется.

Ночью Максимка спал плохо, сильно плакал. Я, сонная, ничего не замечала, качала на руках, прижимала к себе, а утром увидела, как черная нитка свисает из-под локтя малыша. В сердце моем как будто оборвалась струна, на которой все держалось. Ну, за что ему все эти мучения? Оказывается, проклятая игла зашла в ручку чуть повыше локтя и там сломалась. Часть с ушком я вытянула за нитку, а часть с острием осталась внутри.

Я рвала и метала, обвиняя Олега во всех смертных грехах. Я плакала и угрожала. Не выдержав моей истерики, он хлопнул дверью и ушел на работу. Я кинулась к телефону обзванивать подруг по училищу в поисках специалиста, который мог бы сыну помочь. Из всех названных имен выбрала профессора Ниязова – светило детской хирургии. Сгребла в ладошку последние деньги на такси, ревущего Макса в охапку, и помчалась в больницу.

– Так-так, девушка, – Ниязов, низенький, с брюшком и слегка лысеющий товарищ, смотрел на меня сверху вниз, несмотря на то, что я была сантиметров на пятнадцать повыше его ростом, – кем, вы говорите, муж работает?

– Он строитель простой, Аблулла Мирзаевич. Помогите прошу вас, я найду деньги.

– Ааа, найдете, говорите? – он противно зацокал языком. – А вы хоть знаете, о какой сумме речь идет? Операция-то из разряда сложнейших. А вдруг у вашего мальчика заражение крови, а? А вдруг нерв задет? Он и так у вас… трудный… так тут еще и это. Я вам, дорогая, скажу, это еще и не каждый возьмется делать. Ох ох ох… как же вас, девушка, угораздило, а? Следить надо за ребенком, да… ох ох…

Он встал, прошелся по кабинету, усиленно скрипя деревянным паркетом, подошел ко мне, похлопал по плечу.

– Что же делать, профессор? – взмолилась я – у меня никого нет! Помогите, пожалуйста! У меня на вас вся надежда.

– Что, что делать… нет у вас ничего, кроме надежды, денег даже нет у тебя, девочка. Муж никчемный. Да. Что глаза круглые делаешь? Был бы толковый муж, он бы тут сидел, а не ты. Ладно, помогу тебе, добрый я человек, ничего тут не поделаешь. И денег не возьму.

Я готова была ему в ноги упасть. «Спасибо, Господи, за всех добрых людей, которых ты мне посылаешь!»

– Только, – продолжает мой «спаситель», – поскольку оперировать я возьмусь лишь из моего личного желания тебе помочь, без денег, без бумаг, придешь вечером ко мне. Принесешь ребенка, оставишь в больнице, а сама тут останешься в моем кабинете, понимаешь, о чем я, девочка?

Он опять взялся хлопать меня по плечу, и рука его как будто невзначай сползает в вырез моего платья и сильно сжимает грудь. Мне как будто лягушку в платье засунули, так было противно. Так вот что, оказывается, тут означает доброта и благородство. Рыцарь наших дней профессор Ниязов почти безвозмездно помогает отчаявшейся матери вылечить ребенка, безвозмездно, всего-то за одну ночь, проведенную с ним на кушетке в его кабинете. Желающим записываться в очередь.

Сижу и не могу пошевелиться, от отвращения и гнева ступор нашел. «Боже, Боже, что же делать? Вот старый кобель, ты же клятву Гиппократа давал, черт тебя побери в твоих круглых гигантских очках и с блестящей лысиной! И как тебя земля носит?»

Мой «благодетель» извлек свою влажную ручонку из моего декольте, облизнул и без того блестящие от слюны губы, и прошлепал на место, вытирая на ходу белым платочком капельки пота со лба.

– Иди, иди, девочка. Мне работать надо. В девять часов придешь, – обыденно пробормотал он и уткнулся носом в бумаги на столе, показывая мне всем своим видом, что аудиенция окончена.

Притащилась я домой с моим хныкающим свертком на ватных ногах. Ладно, время есть еще, надо Олегу позвонить на работу. Он, наверное, тоже всех на ноги поднял, ищет врача. И нас ищет, беспокоится. После утренней ссоры и моей истерики мы не разговаривали, он хлопнул дверью и ушел, а я села за телефон и сразу потом уехала к Ниязову.