Юлия Караваева - Исповедь массажистки. Кончиками пальцев по струнам души

– Олег, – толкнула я мужа в бок, – Олег, просыпайся, дружище! Ну, давай же, лежебока, – с трудом ворочая своим круглым животом, я села на кровати и шлепнула легонько любимого мужа по спине. – У меня новость, кажется, я сегодня рожу.

– Ммм, Гулька… – блаженно забормотал он спросонья, – ты мне каждое утро это говоришь… и вчера говорила так… и позавчера… – Он открыл глаза и улыбнулся. – Что-то он не торопится, наш сыночек. Но не переживай, Гульчонок, врач же сказал – до конца недели не родишь, будет класть тебя в больницу. С твоим отрицательным резусом перехаживать опасно.

– Сегодня, я это точно знаю, ты уж мне поверь… Женщина, она такие вещи знаешь как чувствует… седьмым чувством.

– Ладно… женщина… ты не женщина, а шарик на ножках. Давай-ка, катись на кухню, ставь чайник, а то на работу опоздаю.

Проводив мужа на работу и позанимавшись какими-то пустяками, напившись с мамой чаю с чак-чаком (такое татарское лакомство, очень популярное и у нас, узбеков, делается из жареного теста и меда), я перегнулась через подоконник окна на нашем шестом этаже и подставила лицо ветру и солнцу. Как же хорошо жить на свете. Немножко страшно, конечно, что только про эти роды ни рассказывают. Ну, что больно, и все такое. Ну, все же рожают, и ничего. Мама вот троих родила… и я от нее не отстану.

В этот момент на мое лицо падает тень и перед моими глазами пролетает стокилограммовое тело тети Нины, нашей соседки с восьмого этажа. Со страшным грохотом оно ударяется о наш кондиционер, сносит его к чертовой бабушке, и с противным квакающим плюхом все это разбивается об асфальт перед нашим подъездом. Крики людей внизу, все бегут к окнам смотреть, что случилось. Соседи, включая и мою маму, сбегаются вниз толкаться вокруг тела, ахать, охать, суетиться и обсуждать инцидент. Я смотрю вниз округлившимися глазами и чувствую жуткую резь внизу живота. Ноги мои подгибаются, и я падаю на пол возле подоконника.

– Мама, мама… – я беззвучно открываю рот, но жуткая боль не дает мне сил кричать, дыхание перехватывает… хоть бы она скорее вернулась. Превозмогая боль, я на четвереньках ползу до телефона и звоню Олегу на работу. Как назло, он где-то на дальнем участке своей стройки, но, слыша мой полный ужаса шепот и стоны, мне обещают его найти и сразу же отправить домой. Я без сил падаю на пол в прихожей… боль стала периодически отступать и возвращаться. Я громко взахлеб дышу и стонаю, как раненый кит, выброшенный на берег, автоматически отмечая толстый слой пыли под тумбочкой, на которой стоит телефон.

В дверь тайфуном врывается мой муж, попутно ведя перепалку с мамой о том, что она стоит и глазеет черт знает на что, вместо того, чтобы быть с рожающей дочерью. Меня поднимают, несут на кровать, дают горячего чаю, ношпу, и боль постепенно отступает. Вот я могу уже, опираясь на руку Олега, добраться до лифта и потихоньку доковылять до дороги.

Как назло, отец уехал к родственникам в Самарканд на два дня – стало плохо тетке, его родной сестре, – и мы остались без машины. Ловим такси, но везти нас в такую даль никто не хочет. Дело в том, что рожениц с отрицательным резусом крови принимали только в родильном отделении при Институте переливания крови, а это очень далеко, почти за городом. Наконец, кто-то соглашается, и мы трясемся на заднем сидении жигуленка. Меня мутит от запаха бензина, и боль, похоже, усиливается. Черт, скорей бы приехали, но нет. Как говорится, пришла беда – отворяй ворота. Машина ломается, дядька шофер ругается матом, ходит открывать капот, льет воду туда. Я тихонько подвываю, уткнувшись мужу в плечо. Олег берет меня в охапку и вытаскивает на дорогу…

– Извини отец, нам ждать, сам видишь, некогда… чинись спокойно, – он сует в руки водителю мятую купюру и становится на середину дороги, расставив руки. Первая же машина тормозит со скрипом тормозов и шипением шин…

– Ты что, придурок, жить расхотелось… Тут же, видимо, заметив меня в скрюченном состоянии у обочины: «Куда везти, брат?»

В результате, после бесконечных поисков, находим дверь в приемный покой… Олег под стрессом начинает дергать ручки всех дверей, кричать, чтобы привезли каталку… санитарки уводят меня под руки в палату, а его выталкивают в коридор. Через пелену боли помню стенки, выкрашенные до половины зеленой краской, санитарок в белых халатах. Кто-то гладит меня по голове, кто-то стягивает сарафан и переодевает в больничную рубашку, мне теперь больно все время, без перерыва, болит везде – спина, живот, ноги. Я сама по себе представляю шар, наполненный этой невозможною мукой. Я хочу только, чтобы все скорее закончилось. Пусть все скорее закончится.

В холле больницы Олег болтается от двери до двери. Его длинные ноги отмеривают четырнадцать шагов туда и обратно – длина коридора. К нему подходит бабушка-санитарка:

– Ну что ты маешься-то, сынок. Шел бы домой. Первый ребенок-то?

– Да… Когда она родит, а? Сколько ждать?

– Ну, первородка… тут тебе никто наверное не скажет, может, два часа, а может, и сутки… иди себе домой, выпей чаю с валерианкой. Авось, позвонят, когда все закончится.

Мне бы тоже пойти домой и пить чай с валерианкой. Ну почему мужчинам так просто жить на свете. Иди себе, пей чай, переживай дома на диване. А мне тут мучиться. Я лежу одна в палате, периодически заходят то врач, то медсестры, то санитарки.

– Сколько еще, доктор… сил нет… больно.

– Всем больно, милочка, все терпят, – врач, женщина холодная и уставшая, с желтыми мешками под глазами и пергидрольным цветом отбеленных волос.

Через час примерно… счет времени я потеряла, зашел другой врач, осмотрел меня, позвал санитарок, все засуетились, позвали еще врачей. На мои вопросы они отвечали только: «Расслабьтесь, дышите глубоко».

Решили стимулировать роды, мяли мой живот, проталкивали малыша, я почти теряла сознание от боли. Наконец, вот оно, мое счастье – слезы текли по щекам. Ребенок, мальчик, и, главное, мой!

– Какой он красивый, – осипшим от боли и криков голосом произнесла я, – прямо весь в меня.

– Ну, мамочка, – усмехнулась молоденькая санитарка, – от скромности не помрете, отдыхай, давай, дело сделано. Намучалась, небось. Ребеночек-то трудный попался, еле достали.

Меня везут в палату, где я, наконец, погружаюсь в такой желанный, безболезненный, отключающий реальность сон, чтобы видеть в нем моего мальчика, красивого, сильного и умного. Как его папа. Их вместе. И я тоже. Все идем, держась за руки, и смеемся. И весь сон такой легкий, спокойный, светлый. Наверное, то, что я испытала во сне, называется ощущением абсолютного счастья.

Меня разбудил скрип двери – медсестра. Оказывается, уже утро, как я долго спала. За дверью вижу лица мамы и папы. Но почему-то лица не счастливые, а серые, напряженные. Медсестра производит осмотр и уходит, а родители мнутся в сторонке.