Юлия Караваева - Исповедь массажистки. Кончиками пальцев по струнам души

Толкаю дверь, странно – она не открывается, нажала бедром со всей силы – дверь поддалась и медленно тяжело поехала внутрь квартиры. По другую сторону двери на полу лежало тело. Моего мужа. Вот почему дверь не открывалась. Запах водки, которым на километр разило от супруга, не оставлял сомнений, чем он занимался весь день, пока я обрывала телефон, тряслась в трамвае, пробивалась к кабинету, где обитает «светило науки» и, наконец, терпела все эти его «ох и ах, заходи ближе к вечеру, девочка». Фу.

А тут вот что. Лежит, молчит. А я-то, дурочка наивная, думала, беспокоится, на ноги всех поставил, телефоны обрывал. Ан нет. Теперь помочь мне некому. Никому мы с тобой, Макс, не нужны. И надеяться можем только на себя. Сын уснул в одеялке у меня на руках, я тихонько отнесла его на кровать. Взгляд упал на торчащие из-под кровати носки кирзовых сапог, которые Олег одевал на работу.

Волна из смеси отчаяния, гнева и злости, накопленных за сегодняшний день, стала медленно подниматься из желудка к голове. Я сунула ноги в сапоги, метнулась в коридор, где лежало бездыханное тело, и давай пинать его ногами изо всех сил, вымещая на нем все мое горе, пока не упала рядом, задыхаясь и захлебываясь слезами.

Не знаю, сколько я там пролежала, упиваясь жалостью к себе, но отчетливо понимая, что другой альтернативы, кроме как пойти к гадкому профессору, у меня уже нет. «Ничего, перетерпишь», – говорила я себе. Не сахарная, авось, не растаешь. Вроде так раньше бабушки говорили. Не ты первая, не ты последняя. Так тоже говорили они, наверное, эти бабушки. Ты уже столько терпела ради своего малыша. Главное – чтобы достали иголку. Остальное не важно.

Мои самоувещевания прервал телефонный звонок. Я побежала в комнату, чтобы скорее ответить, пока не проснулся Максим.

– Гуля, ты? Привет, это я, Анора, с курса. Мне девочки сказали, у тебя с ребенком беда. Ты решила вопрос? Если что, мы поможем.

– Аааа, да спасибо, – забормотала я, стараясь унять дрожь и хрипоту в голосе, – я к Ниязову ездила…

– Что? Профессор который? Из Института? Причем тут он? Да он в жизни таких вещей не делал. И что он? Согласился?

– Ну… там операция сложная, дорогая, а у меня платить ему нечем было. И он… – тут я опять пустилась в рыдания.

– Ясно, водится за ним такой грех, вечером к себе приглашал, да? Не вздумай туда соваться. Приезжай к нам в больницу, у меня тут есть ребята – молодые, но талантливые хирурги. Аспиранты дежурят ночью – все сделают, не волнуйся.

– Нет, я не могу, Анор, там тяжелый случай, он мне объяснил, это так опасно…

– Он тебе лапшу на уши понавесил, Гуля. Ну, ты ж сама медсестра, подумай, что там такого опасного. Мои мальчики в день по тридцать таких операций делают. Приезжай к 11 часам, тут поспокойнее будет, моя смена.

– У меня денег на дорогу нет.

– Господи, ну займи, найди, Гуля, возьми себя в руки! Все, жду тебя! И не дури там!

В пять минут двенадцатого я сидела в коридоре отделения неотложной помощи. Дверь хлопнула, и ко мне выскочила Анора в компании двух молодых парней.

– Вот молодец, приехала. Знакомься – Саша и Алишер. Они сделают на раз-два-три твою «сложнейшую операцию». Там Ниязов твой консилиум не предлагал созвать?

Парни переглянулись и усмехнулись. Видимо, все были уже в курсе моих сегодняшних приключений.

– Анор, а они такие молодые. Они точно смогут? – зашептала я подруге в ухо.

– Я тебе сказала уже, они по десять раз в день оперируют. Тут надо к практикам идти, а не к профессорам, дуреха ты! Давай мне сюда ребенка. Сиди тут тихонько. Жди.

Через двадцать минут парень по имени Алишер вынес мне Макса, который ревел как резаный. Ух ты, дурная метафора. Ведь он и был такой. Рука забинтована.

– Анора занята. Вот ваше чадо, – он протянул мне Макса. – Дайте ладошку, Гуля. Вот вам на память, – и катнулась мне в руку злосчастная иголка, точнее, иголкина половинка. За сутки уже окислилась, черная вся – Будьте здоровы, берегите пацана. Он у вас молодец, смелый! Почти не плакал. А швы через две недели в районной поликлинике снимите.

Я не верила, что все закончилось. Я ведь уже почти приготовилась ехать к Ниязову. Убедила себя, что так надо.

– Как же мне отблагодарить-то вас, ребята? Со словами благодарности я принялась совать ему в карман два рубля – все, что осталось от занятой у соседей на такси пятерки. Он не взял.

– Уберите.., вон,. герою конфет купите, – развернулся и пошел быстрым шагом назад.

Утром была разборка с Олегом, который был крайне озадачен количеством и качеством синяков, неизвестно откуда взявшихся. Еще более его удивило мое чистосердечное признание, что это моих рук, точнее, ног, дело. Апофеоза его удивление достигло, когда я недвусмысленно указала ему на дверь, процитировав глубокоуважаемого профессора Ниязова по части «никчемности мужа».

– Да пошла ты знаешь куда! Надоело! И так в лепешку расшибаешься ради них, бардак этот ваш вечный терплю, да еще и.., – рыкнул он и скрылся из глаз, оставив меня сидеть и смотреть в одну точку, лихорадочно соображая, чем же теперь платить за квартиру и на какие деньги выживать.

«Ничего, как-нибудь, – решила я, не зря я почти дипломированная медсестра. Руки, ноги, голова есть. Не кисни, прорвемся, брат», – подмигнула я Максу, который лежал на моей подушке и таращил глаза на окно, где серо-буро-малиновая какая-то птица прыгала на ветке, как на трамплине, и киснуть вроде не собирался. Жизнь продолжается.

Через две недели в нашей районной поликлинике сыну сняли швы, заразив его при этом гепатитом Б.

В детстве нас всех учат не врать. А как же, одна общеизвестная история про мальчика и кашу чего стоит. Мальчик не хотел есть кашу, а без предъявления чистой тарелки мама не взяла бы его в зоопарк. Он старался, бедняга, изо всех сил. Каша не желала глотаться. Он сыпал в кашу соль, сахар, варенье клал, горчицу с хреном, наконец. В конце концов, когда каша стала совсем уж несъедобной отравой, он сдался и вылил ее в окно. Выслушав мамины похвалы за чистую тарелку и помчавшись одеваться, мальчик услышал звонок в дверь. В подъезде стоял человек в нарядном костюме, пальто и шляпе. Все бы ничего, но на шляпе, пальто и костюме дымилась несъеденная каша. В конце этой истории родители поднимали палец и проникновенно говорили:

«Запомни, дружок, тайное всегда станет явным».

Я эту историю просто ненавидела. Жалко было мальчика. Обидно было за такое неудачное совпадение. И нужно было этому дядьке проходить под окном именно в этот момент! Однако выводы, которые я сделала в самом юном возрасте, возможно, удивили и разочаровали бы моих родителей. Я думала, если бы мальчик затратил еще одну секунду и выглянул в окно прежде, чем лить туда свою кашу, все могло бы отлично получиться. Опираясь на свой недолгий жизненный опыт, я сказала себе – любое вранье может стать явным. А может и не стать. Все, что необходимо, – максимально продумывать все риски.