Юлия Караваева - Исповедь массажистки. Кончиками пальцев по струнам души

Я тут же сунула внутрь свой любопытный нос, и ах! Коробка была полна красно-белых упаковок со смесью «Малютка». С картинки на коробке смотрел толстый и довольный карапуз. Сколько же там всего? Ага, пятьдесят коробок, ну, теперь Максу будет чем питаться на первое время! Молоко-то у меня как пришло, так и ушло – пить его было некому, сын был в реанимации, а туда даже кормить не пускали.

– Молодец твой Михалыч! Ты его поцелуй от меня завтра! – поцеловав мужа, я залилась счастливым смехом, представляя себе это зрелище – мой огромный двухметровый муж наклоняется чмокнуть в щеку маленького суховатого мужичонку с желтыми прокуренными усами. Ну, надо же, не перевелись добрые люди на земле! Дай ему Бог здоровья!

В те дни мне действительно казалось, что счастье опять поселилось у нас в доме. Да, пусть малюсенькое, еле различимое, но оно есть, и все возможно в этой жизни. Возможно быть счастливой даже при пустом холодильнике. Даже если родители и сестры не хотят с тобой разговаривать. Даже если не знаешь, будет ли чем заплатить за квартиру в следующем месяце. Это же все вещи поправимые. Вот только бы с сынулькой, с моим малышом, все было в порядке.

Макса выписали, и мой мир наполнился светом его больших серых глаз. Я ничего не замечала вокруг, кроме моего любимого сыночка, кормила его смесью из бутылочки, выносила его гулять на руках, коляски у нас пока не было. А он лежал себе тихонько и смотрел на меня. Так на меня никто не смотрел и никогда. В его вселенной я была в самом центре. Точнее, самым центром. Как солнышко. В его глазах я читала, что он будет меня любить всегда, несмотря ни на что – буду я красивая или нет, толстая или худая, молодая или старая. Я это чувствовала, и сердце мое щемило от нежности к этому маленькому существу.

Через неделю пришел отец. Хмурый. Вид больной. Шушукался опять с Олегом на кухне. Оказывается, втайне от матери принес нам денег. Спасибо, папа.

– Смотри, смотри пап, а ведь у Максимки твой нос! И ушки! Точь-в-точь уши как у тебя! Вот потеха!

Я была так рада папиному визиту, ведь это может означать, что лед тронулся. Что моя семья примет Макса к себе. Надежда теплилась во мне и не собиралась умирать даже в последнюю очередь.

Сынишке было уже четыре месяца, а он еще не держал головку. Тогда я еще не знала, что и сидеть он у меня научится только в 2 года. И то только благодаря моим каждодневным усилиям: массажам, упражнениям и прочим процедурам, которым я обучалась, как могла – с миру по нитке.

Приходящая медсестра из поликлиники прятала глаза и говорила:

– Ну, у вас же ТАКОЙ мальчик. Сами понимаете. И тихонько пробиралась к выходу.

Я поднимала все свои недополученные за полтора года учебы знания, как сыскная собака, вынюхивала и разыскивала доступную литературу, таскала маленького Макса по физиопроцедурам, профессорам, гадалкам и бабкам-врачевательницам. Все, что угодно, лишь бы помогли. К сожалению, чуда не произошло. Я поняла, что мне нужно получить хоть какое-то законченное медицинское образование, чтобы работать с Максом и зарабатывать хоть как-то на жизнь. Так начались мои студенческие муки в медучилище имени Боровского.

– Липченко, как вам не стыдно! Посмотрите на свои тетради, пишете как курица лапой!

Ну как ему объяснишь, что писала в первом часу ночи, качая на ногах Макса и держа подушку на коленях. А на подушке тетрадку. Зато все, что написано, правильно, пусть не придирается.

Я грызла этот чертов гранит науки изо всех сил. Иногда из последних. Благодарю Бога, что Олег был тогда со мной. Как сейчас помню, сижу на лекции и слышу плач моего сына внизу под окном… две минуты… три… пять. Девчонки на меня оглядываются: «Гулька, твой?» Я виновато киваю. Не знаю, что делать, и лекцию нельзя пропускать, и дальше терпеть сил нет…

– Простите, можно выйти на минутку? – робко тяну я руку.

Преподаватель Одил Бахтиярович, мужчина в годах, смотрит на меня из-под кустистых бровей поверх очков… ворчит:

– Беги, беги, мамаша, только недолго. Пять минут тебе даю.

Каждый день мы занимаемся с Максом. Он уже привык терпеть боль, которую я ему причиняю, даже почти не плачет. Каждодневные часы массажа и упражнений – это его реальность. Ему очень трудно все дается, но он пытается, делает усилия – я это вижу. Может быть, мне кажется, он еще слишком маленький, чтобы что-то понимать. Но порой, когда у него в очередной раз не получается удержать голову или спинку в том положении, которое я пытаюсь им придать, я вижу его сожаление, что он не оправдывает моих ожиданий. Я приободряю его, не устаю повторять, что у нас все получится, что он у меня самый красивый, самый умный и самый лучших мальчик на свете. Я буду говорить ему это всегда. Потому что это правда.

Я тоже делаю подчас все автоматически. Как чистка зубов – каждодневный ритуал. Я устала думать. Я устала безрезультатно вопрошать в небеса: «За что!?» Ладно, я, может, я где-то согрешила, может, я заслужила. Но малыш мой? Он за что страдает?

Я, как и многие мои ровесники, родилась в семье атеистов. Хотя, я думаю, веру за одно-два поколения искоренить невозможно. Скорее всего, мои родители верили, каждый в своего Бога, только обсуждать это вслух было не положено. Официально в стране Бога не было. Он прятался неофициально внутри людей. Я росла с убеждением, что главный творец своей судьбы – сам человек. Теперь мне этого было мало. Мне нужны были высшие силы. Да, мне нужно было волшебство, сверхъестественная мощь, высшая справедливость. То, чего на тот момент в моей жизни не было.

Я думала о том, что если Бог есть, значит, Он либо за что-то ненавидит меня и моего сына, либо Он никакой не всемогущий, и весь мой кошмар творится без Его ведома. Я ненавидела такого Бога. Зачем Он?

Потом я стала винить во всем себя. Я прекрасно знала, что я не одна такая. Я видела других больных младенцев в очередях в поликлинике. Меня это не утешало. Я каялась и просила у Бога прощения за свою ненависть. У меня хватило ума понять, что ненависть – путь в никуда.

Однажды вечером муж опять пришел домой пьяный. В последнее время это случалось все чаще. Слова отца о том, что русские предпочитают бутылку всем остальным способам преодоления жизненных трудностей, постоянно звучали у меня в голове, хотя я упорно не хотела с ними соглашаться. Я упорно не хотела признать свою неправоту в споре с отцом, я оправдывала Олега, но в глубине души, конечно же, понимала, что мой любимый муж оказался слабым человеком. Все, что на нас свалилось, было настолько не похоже на то, о чем мы мечтали, гуляя в парке перед свадьбой.

Ребенок-инвалид – это не только трудности бытия, это большой психологический груз. Это образ жизни, который надо либо принять таковым, какой он есть, либо нет. А принять его можно лишь при одном условии – при наличии огромной любви к своему ребенку. Любви, которая ни ставит под сомнения вопрос – оставлять или нет. Которая, как щит, защищает тебя от усталости, иногда жалостливых, а иногда брезгливых взглядов со стороны, одиночества и жестокости общества. Я тогда дала слово себе, что, когда отучусь и выберусь из нищеты, никогда не буду брать деньги за уколы и капельницы. Потому что мне НИКТО, подчеркиваю тремя красными линиями, НИКТО ничего бесплатно не делал. Может, это время было такое, жесткое, жестокое. Люди учились выживать после советских тепличных условий. Да, в Союзе мы не жировали, но и не голодали. Теперь же, чтобы не голодать, надо было отгрызать свой кусок, расталкивая таких же, как ты, и не зевать.