Елизавета Сагирова - Вниз по течению. Книга вторая

– Баня холодная, – сообщила вернувшаяся Марина, на миг показавшись из сеней, – Но я сейчас отнесу туда дров, и натоплю.

– Куда с пузом?! – охнув, Рая поднялась на ноги, заспешила к дверям, – Сама натоплю, а ты лучше пока чаю завари, да сухой ромашки туда бросить не забудь – для крепкого сна хорошо.

Марина снова послушалась. Она вскипятила чай, напоила им постепенно успокаивающуюся Натку, а Рая, как и обещала, протопила баню. Всё это время они не задавали вопросов, зато говорили сами. О жизни в деревне, о местных скудных новостях, о погоде, не на шутку разбушевавшейся этой зимой (метели обрушивались на Нижние Колдыри через день, и снега намело невиданно!) о северном сиянии, которое снова появилось на небе в единственную за последние недели ясную ночь…

И только после бани, когда завёрнутую в одеяло, разомлевшую и до скрипа отмытую, но ещё слабую Натку общими усилиями взгромоздили на печь, соседки, не сговариваясь, подняли главную тему. Спросили, что было в лабе, как Натке удалось это пережить, и не изменилось ли её мнение по поводу срочного замужества.

Тогда-то она, помолчав, и рассказала городскую легенду об алкоголике, чудом избежавшем смерти, и о его венике, оказавшемся в петле вместо своего везучего хозяина.

Рая и Марина переглянулись, потом старшая женщина пожала плечами.

– Слышала я эту байку ещё давным-давно, только там нечисть не веник, а куртку мужиковскую повесила. Ты к чему её вспомнила-то, Нат?

– А что дальше с тем алкашом было? – Марину история явно заинтересовала больше, – Он бросил пить?

Натка не знала ответа, но очень надеялась, что мужик, избежавший неведомо кем заготовленной ему казни, усвоил урок и сумел изменить свою жизнь. Потому что когда с неделю назад ей внезапно вспомнилась эта услышанная когда-то страшилка, она понимала её героя, как никто другой. И, наверное, сама бы не отказалась в тот момент от петли и табуретки…

…Но ни того, ни другого не было в комнате без окон, где она находилась и где уже потеряла счёт времени, не имея возможности видеть, как дни сменяются ночами. Здесь всегда был «день». Холодная лампа дневного света круглосуточно горела под потолком, равнодушно освещая мягкие стены, привинченную к полу кровать, и валяющуюся на полу флягу. Силиконовую, мягкую, но в то же время прочную. Такую не разобьёшь, и не получишь острых осколков, которыми при желании можно было бы заменить петлю. Да и беспристрастный глазок камеры в углу не позволил бы сделать это незаметно.

Сейчас фляга была пуста, Натка знала это точно, потому что уже не раз опрокидывала её вниз горлышком, пытаясь выдавить в рот ещё хоть каплю заветной влаги. Знала она и то, что рано или поздно откроется маленькое окошко в металлической (но тоже мягкой изнутри) двери и через него будет молча подана другая фляга – точно такая же, но полная. И Натка станет цедить из неё тёплую противную водку до тех пор, пока в беспамятстве не упадёт на кровать или на пол. Сколько таких фляг она уже выцедила здесь? Четыре, пять? Может быть, больше. Может быть, меньше. В условиях полной изоляции память быстро начала дробиться на никак не связанные друг с другом фрагменты, и Натка не могла сказать точно, что с ней происходило на самом деле, а что привиделось в моменты глубокой алкогольной комы. Правда ли, что дверь открывалась, и в комнату заходил человек с закрытым медицинской маской лицом? Правда ли, что они долго разговаривали о чём-то, чего Натка теперь совершенно не помнила, но что оставило в её душе мерзкое чувство вывернутости наизнанку? И правда ли, что потом она билась всем телом в дверь и звала Славу, умоляя, чтобы он пришёл забрать её из этого места? Если так, то остаётся лишь надеяться, что наблюдающие за её поведением халаты не доложат об этом своему гендиру. Не нужно чтобы он думал, будто Натка рассчитывает на его покровительство только потому, что у них случился секс.

А ведь она рассчитывала, хоть и пыталась убедить Раю в обратном. Но как оказалось, Рая успела узнать свою новую соседку лучше, чем она сама знала себя. Тот факт, что за ней пришли через несколько часов после того, как они с Генералом так нежно простились, подкосил Натку. Подкосил настолько, что она не только не сопротивлялась, но даже не задала халатам ни одного вопроса, позволив делать с собой всё, что они посчитали нужным. Впрочем, на первый взгляд ничего ужасного с ней не сделали. Померяли давление, взяли кровь из вены, в эту же вену вкололи пару кубов безымянного желтоватого раствора, одели на запястье электронный браслет вроде тех, что носят спортсмены, следящие за давлением и частотой пульса, переодели в симпатичную, совсем не казённого вида пижаму, и отвели в мягкую палату.

Палата находилась на том самом минус первом этаже под лабораторией, про который говорили Клим и Марина. Натка не знала, были ли ещё глубже другие этажи, но каждой клеточкой тела ощущала себя в подземелье, что только усугубляло глубокое уныние, вызванное неизвестностью впереди и предательством Генерала. Мысль о том, что он мог так с ней поступить после всего, что между ними было, не давала Натке покоя даже в глубоком алкогольном дурмане. Да, Слава не обязан, а может быть и не уполномочен менять график тестов, но ведь он мог хотя бы предупредить о том, что они – уже сегодня! Или сам был не в курсе? В это очень хотелось бы поверить, но увы, такого мастерства самообмана Натка ещё не достигла.

И, наверное, поэтому, когда в её руках оказалась первая зазывно булькающая фляга, вопрос пить из неё или нет – не стоял.

Пол в палате тоже был мягким. Нет, не обитым стёганым материалом, как стены, но и не твёрдым, скорее пружинистым, похожим на покрытие детских площадок в городах. Если надоедала кровать или становилось жарко, то лежалось на нём удобно. Из жара в холод теперь бросало постоянно, пусть до абстяги было ещё далеко, учитывая регулярно вливаемые в организм новые и новые порции сорокоградусного алкоголя, но вот-вот уже должно было наступить то пограничное состояние, когда пить больше не можешь, а не пить нельзя. Тут-то и пожалует ценный пушной зверь. А учитывая то, что поставленный Натке в первый день тестов внутривенный укол, скорее всего и был одним из испытуемых здесь способов кодирования, то пушной зверь этот обещал быть очень злым. О чём не раз предупреждали её друзья. И теперь, в мягком замкнутом пространстве под землёй их предупреждения уже не казались чем-то досадным и бессмысленным – они пугали.

Каждый день, а может быть и два раза в день (уследить за временем становилось всё сложнее) к Натке приходил один из халатов – пожилой мужчина с аккуратной бородёнкой. Заходил не один, а в сопровождении двух плечистых товарищей, молча встающих у дверей. Охранники, санитары, ассистенты? Натка не знала, как их можно назвать и не стремилась с этим разобраться, её больше занимал бородатый халат. Халат мерял ей давление, слушал биение сердца, брал кровь на анализ, заглядывал в рот, постукивал молоточком по коленям, и сосредоточено сопел. А покончив со всеми манипуляциями, неизбежно задавал один и тот же, на взгляд Натки, идиотский вопрос: