Вячеслав Сукачев - Спутница по июньской ночи

– Доченька, ты почему салат не кушаешь? Очень вкусный, между прочем. Аглая Федоровна его специально для нашего ужина приготовила.

– Дети сейчас – им не угодишь, – Аглая Федоровна высокомерно взглянула на Настену. – А вот они-то себе ничего не смогут приготовить, за это я ручаюсь. Столовские щи для них будут высшим мерилом кулинарного искусства.

– Возможно, что к тому времени щи будут иными, – заметил отец.

– Я очень сильно сомневаюсь… Феликс, вам еще положить салату?

– Да, конечно! Спасибо – очень вкусно, – скороговоркой выпаливает Феликс: у него смешно шевелятся (ходят по голове, как определила Настена) уши, когда он ест.

– Настенька, что за музыку ты поставила? – недовольно хмурится мама. – Мы же не на деревенских посиделках, право…

Вдруг на улице слышатся приглушенные хлопки, и вся комната наполняется тревожным зеленым светом, в котором покачиваются и плывут предметы.

–Это Горелкины! – вскакивает мама.

– Конечно, – убежденно поддерживает ее Аглая Федоровна. – Они-то прекрасно умеют отдыхать: с ракетами, лыжными вылазками… Ведь так, Феликс?

– О, да, конечно, – торопливо что-то дожевывая, отвечает Феликс.

У всех этих скрытых (якобы скрытых) упреков и намеков один-единственный адресат: отец Настены, который, конечно же, отдыхать не умеет, потому что более всего ценит на даче тишину, покой, уединение… Шум, гам, сюрпризы ему надоедают в институте, но этого никто не хочет брать в расчет.

Широко распахивается дверь и в комнату влетает весь вывалянный в снегу Миша Горелкин. Он сощуренно разглядывает сидящих за столом, потом весело смеется, блестя в полусумраке зубами, и торжественно говорит:

– А мы уже на лыжах поехали.

– Как – уже?! – В один голос восклицают мама и Аглая Федоровна.

– Да, – торжественно отвечает Миша. – Папа сказал, чтобы вы нас догоняли…

– А вы разве успели поесть?

– Давно, – Миша опять смеется. – Мама сварила пельмени…

–Вот видишь, – шипит и с упреком смотрит на мать Аглая Федоровна. – Люди пельмени поели, просто – пельмени! Зато теперь они уже на лыжах. А вот нам надо было обязательно потушить картофель, наготовить всего, как на свадьбу…

– Собственно, куда нам спешить? – пожимает плечами Феликс. – Лыжня за час не растает, вечер еще только начинается.

– Ах, как вы всегда спокойны, Феликс, – одними губами улыбается Aглая Федоровна.

– Молодой человек, можешь передать своим, – поворачивается Феликс к Мише, – что минут через сорок мы тоже будем…

Миша отыскивает настороженно прищуренные глаза Настены, подмигивает и, впустив целое облако морозного пара, исчезает за дверью.

Луна. Такая огромная и близкая, словно хрустальный шар, внутри которого поставили зажжённую свечу, ту самую, что была в руках у отца… Молочный бледный свет, длинные прозрачные тени, крепкий мороз, хруст ломкого наста под лыжами, колючий воздух, обжигающий дыхание, звонкая невесомость тела, когда кажется, что стоит сильнее оттолкнуться лыжными палками и – полетишь с этого вот взгорка над лесами, лугами и рёлками в незнакомую и светлую даль, прошитую цветущими полянами и парным теплом летних ливней…

А все-таки – Луна… Не отвести от нее глаз. Так и пьет и никак не напьется взгляд ее светом, и уже трудно разобрать – кто кому нужнее и кто кого любит больше. И если луна, как пишут в умных книгах, естественный спутник земли, то кто для нее человек? Почему эти книги не скажут, что человек – естественный спутник луны? Не в том смысле, что попутчик, а именно – спутник. И если Земля – Мать человечества, то кем же приходится ему Луна? Надо будет спросить у отца – он все знает. Может быть, Луна – старшая сестра? А может…

– Настенька, доченька, не отставай! – кричит мама далеко впереди. Голос у нее радостно-возбужденный, звонкий и молодой, совсем не похожий на тот, каким она говорит дома.

Но вот уже и горка, с которой все они так любят кататься. Она довольно круто падает вниз, плавно поворачивает вдоль речки и постепенно упирается в щетинистую полосу леса, за которой пробита дорога вгород. Самое опасное – середина спуска, когда надо поворачивать вдоль речки… Хорошо спускаться по свежему снегу, когда скорости нет, тогда даже Настена с Кирой благополучно добираются до леса. А если, как сейчас, снег плотно сбит и утрамбован лыжами и морозом, когда он матово светится под луной и даже на взгляд кажется опасно-скользким и жестким…

– Держи-ись!

Сбоку, на скорости, на них налетает Миша. В последний момент он хочет затормозить, но не успевает, и Настена вместе с ним падает в сугроб. Нога неловко подвернута, палки где-то в снегу, и вообще ситуация – преглупейшая. Но вдруг у самого уха теплый ветерок, живой и скользкий, а потом такой же теплый шепот: «Наська, ты чего?»

– Ничего, – тихо отвечает она. – Больно ногу…

– Сейчас! Я сейчас…

Миша поразительно быстро поднимается на ноги и протягивает ей руку. А щека у нее горит, и как раз возле того уха, в которое… И Миша почему-то отворачивает лицо. Да что же это такое? Неужели он…

Миша срывается и отчаянно уносится вниз, поперечными проездами умело гася скорость, а Настена, сняв варежку, осторожно трогает то место, которое еще хранит горячее тепло Мишиного прикосновения.

Мама, Аглая Федоровна и Феликс барахтаются в снегу на повороте, и их свежие, веселые голоса далеко слышны. А снизу, навстречу им, поднимаются Михаил Васильевич и Мария Павловна Горелкины – Мишины родители. Впереди них с лыжами в руках торопится в гору Кира.

– Ну, дочка, поехали? – спрашивает отец. В спортивном трико он кажется выше и стройнее. Круглые очки его задорно взблескивают под луной, но Настена хорошо знает, как не хочется ему туда, вниз…

– Настя-я-а! – кричит снизу запыхавшаяся Кира. – Подожди, пожалуйста,меня-я-а…

– Поехали, – решается Настена. – Только, чур, я впереди…

–Хорошо, – обрадовано отвечает отец.

Перед поворотом, когда лыжи начали вырываться вперед, а Настена ногами как бы уже не успевала за ними, она зажмурилась и повалилась набок. И тут же рядом с нею тяжело упал отец.

– Как, дочка, не ушиблась? – встревожено спросил он.

– Нет.

– А я, слава богу, очки не потерял…

И так смешно было слышать в его голосе чуть ли не мальчишескую радость от этого обстоятельства.

– Настенька! Держи меня-я-я!

Кира уже успела надеть лыжи и теперь катилась вслед за ними, испуганно присев на корточки и чертя палками по снегу. Даже издалека было видно, как боятся ее расширившиеся от страха глаза… В самый последний момент, перед поворотом, она упала на бок, и силой инерции её перекувырнуло несколько раз. Взблескивая под луною, в воздухе мелькали отполированные снегом поверхности лыж, наконечники лыжных палок, смеющийся Кирин рот.