Вячеслав Сукачев - Спутница по июньской ночи

Настена трогает еловую ветвь, потом склоняется над нею и пробует различить ее запах. Едва уловимо пахнет хвоей, смерзшимся снегом и слабым теплом, которое живет под тонкой зеленой кожицей внутри каждой иголки. Ведь не зря птицы так любят сидеть именно на живых растущих деревьях и редко когда сидят на сухостоинах.

А вон тот пенек – разве не сказка? Настена даже улыбнулась, разглядывая его. Стоит под большой снежной шапкой, кругляшки от срубленных сучков совсем как глаза и рот, лопнувшая кора в аккурат на месте носа, немного кривого и тонкого, но так даже лучше. Вид у пенька озорной, задиристый. И вот уже и самой Настене хочется поправить вязаную шапочку, подбочениться – ответить на молчаливый вызов, войти в эту сказку и узнать, кто это такой…

– Настенька! – кричит мама. – Ты куда пропала-а-а? Немедленно иди помогать!

Настена вздыхает, ласково проводит пальцами по шероховатой, грубой коже пенька, потом приседает и быстро пишет пальцем на снегу: «Я скоро вернусь». Эти же слова она повторяет шепотом и долго пятится от пенька, который на расстоянии из забияки превращается в уныло поникшего, кем-то обиженного мужичка. Конечно, ему не угнаться за красавицей елью, она и смотреть-то на него не хочет, для нее только солнце да колючие ветры поют нескончаемые песни, да манят далекие снежные вершины, куда даже ей навеки заказан путь…

– Доченька, разве можно так? – спрашивает мама. – Посмотри, все взрослые работают, только ты у нас бездельничаешь… Папа воды принес, печку растопил, мы с Аглаей Федоровной посуду перемыли, ужин готовим, Феликс вещи из машины принес, и только ты еще ничего не сделала… Почисть, доченька, картошку, а потом застели наверху постели свежими простынями. Хорошо?

Аглая Федоровна усиленно гремит посудой, усиленно не слышит то, что говорит мама, даже не смотрит в их сторону, и Настене сразу все становится ясно…

Она садится к печке, берет столовый нож и начинает чистить картошку. Вначале это занятие ей не нравится, и она нарочно большие круглые картофелины превращает в маленькие кубики. Но вскоре Настене попадается презабавная картофелина, чем-то смахивающая на Аглаю Федоровну. Она тоже какая-то плоская, с длинной головою на длинной шее, и у нее тоже торжественно-назидательный вид, словно бы картошка хочет всех научить, как надо из маленьких картошин выращивать настоящие крупные клубни… Вот только здесь надо немного подрезать, а здесь – проявить тонкие губы и обязательно так, чтобы верхняя накрывала нижнюю. А теперь можно поставить её на припечек и вволю посмеяться…

– Настенька, девочка, что это ты такая веселая? – подозрительно спрашивает Аглая Федоровна. – Тебе так нравится чистить картошку? Ну-ну, продолжай…

А вот эта круглобокая картофелина – чем не Феликс Куперман? Только надо сверху воткнуть спичку и на нее посадить тоже кругленькую, маленькую картофелину. И поставить вот так, рядом… Тогда совсем ум-мора…

– Хм, – поджимает тонкие губы Аглая Федоровна. – Тебе смешинка в рот попала? Смеяться одной, Настасья, в обществе взрослых считается неприличным. И знаешь почему? У взрослых может создаться впечатление, что смеются над ними…

Настена выбегает на крыльцо и здесь сталкивается с покуривающим сигаретку Феликсом.

– Настенька, дорогуша! – удивляется Феликс. – Первый раз вижу тебя такой веселой. Что произошло? Что стряслось в этом мире?

Феликс таращит на нее свои добрые рачьи глаза и всплескивает короткими руками, в самом деле, озадаченный столь бурным весельем. Но разве можно удержаться от смеха, когда после картофельного смотришь на живого Феликса? Когда у него такой вот кругленький живот, а у Аглаи Федоровны…

В спальне, расположенной на втором этаже, все еще холодно. Скрипят морозные половицы, густой пар валит изо рта, спину без шубки сразу начинают щекотать тонкие быстрые пальцы крепкого мороза, который через неделю, в следующую субботу, станет Дедом и приедет на праздничную елку. Кружевницы, верноподданные мастерицы Деда Мороза, расписали окна в спальне тончайшим узором. Сложные линии, каждая из которых тоньше паутинки, замысловато переплетаются в неправдоподобно красивые картинки… Можно часами смотреть на это ледяное чудо, казалось бы, никаким силам неподвластное. Но вот уже первая капелька появляется в верхнем углу окна. Она потихоньку полнеет, набирается сил и скоро, уже очень скоро, вырвется из своего угла и прокатится по тонкой паутине льда, оставляя после себя светло-молочную разрушительную полоску, которая протянется по стеклу, как метеорит по тунгусской тайге. Крохотный уголок, из которого вытаяла капля, начнет расти и постепенно опускаться вниз, начисто слизывая волшебное рукоделие. Но за ним, за этим пространством, освобожденным ото льда, проявится, как на фотопленке, целый мир: со снегом, тайгой, птицами и зверями и высоким белесоватым небом, наискось перечеркнутым истаивающим следом пролетевшего самолета…

– Доча, мама передала тебе шубу, – поднялся в спальню отец. – Надень, пожалуйста.

– Папа, – Настена пристально смотрит на него темно-синими глазами, – а как звали твою бабушку?

– Мою бабушку? – удивленно тычет указательным пальцем в переносицу отец. – Гм-м-м… Eе звали Регина Эрнестовна.

Ужинают они затемно. Электричество пока не включают, а зажигают сразу три толстые свечи: одну ставят на старый кухонный шкаф, вторую – в центре круглого стола, который служит на даче вместо обеденного, а третью свечу держит в руках отец, не в силах сообразить – куда бы ее пристроить. Огонь от свечей особенный, это Настена давно заметила: внутри свечного огня как бы есть еще один огонек, поменьше и бледнее. Но именно этот, внутренний огонек, если на него долго смотреть, вдруг превращается в самые различные фигуры. Однажды Настена разглядела там странную фигуру, отдаленно похожую на человеческую. Голова у нее была муравьиная, только больших размеров. И вот эта более чем странная фигура тоже внимательно смотрела на Настену… У нее были очень выпуклые глаза, даже нет, не так – глаза были выдвинуты вперед и медленно вращались вокруг своей оси, но внутреннее пятнышко зрачка оставалось неподвижным. Это потом Настена припомнила, что…

– Эрик, мы тебя ждем, – громко сказала мама. – В конце концов – поставь свечу на буфет… А ты, доченька, можешь включить магнитофон. Мы же отдыхать приехали…

– Да-а, можно вообразить, что сейчас творится у Горелкиных, – многозначительно сказала Аглая Федоровна.

– Что говорить – они отдыхать умеют, – вздохнула мама.

– Кстати, про отдых, товарищи… Приходит однажды муж домой и видит…

Музыку, которая сейчас звучит, Настена не любит. Особенно она не любит очень модную певицу, большеротую, нахальную, заплывшую успехом. Настене больше нравятся тихие лирические песни, которые можно петь, не размыкая губ— про себя. Тогда успеваешь многое: петь и думать о деревенском вечере у маминой бабушки, когда на озере кричат гуси, а девчата уже идут с дойки и громко о чем-то разговаривают. Так было в прошлом году, летом, в деревне у небольшого озера, густо заросшего камышом, среди которого поселились водяные крысы – ондатры… Настена ходила в клуб, где молодежь устраивала танцы под магнитофон…