Вячеслав Сукачев - Спутница по июньской ночи

Звонит телефон, мама снимает трубку, и уже только по тому, как она говорит: «Да, мы готовы… Да, уже спускаемся вниз», Настена догадывается, что она разговаривает с Мишиным папой. Никогда больше не становится у нее голос таким неестественным и противным, каким он бывает, когда она разговаривает с Мишиным папой…

– Настенька, девочка, ты так повзрослела – я тебя не узнаю…

Это мамина подруга, Аглая Федоровна, редактор детских передач на телевидении. Наверное, поэтому ей кажется, что она хорошо понимает детей. А вот Настена давно уже знает, что Аглая Федоровна очень хочет выйти замуж. Теперь – за Феликса Купермана, которого они захватят по пути. Они бы, наверное, и еще кого-нибудь захватили, но больше нет места в машине.

– Что же ты хочешь – восьмой класс, – многозначительно вздыхает мама. – Ужасный возраст.

– Да, да, Сашенька, в таком возрасте…

Через лобовое стекло шоссе кажется гораздо ближе и опаснее. Невольно начинаешь тоже управлять машиной и даже дергаешь ногой, когда надо тормозить. Но зато здесь такой хороший обзор и можно совсем не смотреть на длинное, чернобровое лицо Аглаи Федоровны, как-то странно неподвижное, с хорошо заметными следами пудры на лбу и щеках.

– Даже сам Макаренко недооценивал всех отрицательных факторов…

Они пересекают площадь, сворачивают на проспект Космонавтов и мимо больших, многоэтажных домов, построенных совсем недавно, направляются в западную часть города. Здесь очень много заводов – больших и маленьких, городская тепловая электростанция, видная отовсюду своими огромными трубами, которые, словно действующие вулканы, день и ночь курятся жирными столбами дыма, горизонтально плывущими по небу. Настене кажется, что и люди здесь живут особенные, чем-то похожие на все эти заводы, вызывающие в ней настороженное уважение и непонимание. Почему-то она представляет, что завод – это множество больших котлов, под которыми горят яркие костры, а мимо котлов ходят маленькие люди в промасленной одежде и длинной кочергой помешивают огонь. О том, что находится в котлах – Настена пока еще не думала…

– А вон Феликс! – над самым ухом Настены вскрикивает Аглая Федоровна. – Вон, за остановкой… Эрнест Иванович, вы его видите?

– Да, конечно, – поспешно отвечает папа и резко тормозит прямо на проезжей части. Грузовик, едва успевший отвернуть в сторону, гневно сигналит и проносится мимо.

– Гос-споди, Эрик, – говорит мама, – к обочине-то можно было прижаться?

Папа вздыхает и виновато молчит.

– Здравствуйте всем, – Феликс всегда говорит так.

Теперь мама сидит за папой, а Аглая Федоровна между нею и Феликсом Куперманом, маленьким лысоватым человеком, с выпуклыми синими глазами и слегка покрасневшими веками. Высокие и острые колени Аглаи Федоровны стоят чуть ли не на уровне его плеч, и когда Феликс заговаривает с мамой, он заглядывает на нее через эти колени, как через высокий забор. Вообще-то он смешной, Феликс Куперман. Он, например, сильно боится морозов и не любит работать: однажды мама попросила его наколоть дров, и он так долго собирался, что их наколол папа, пришедший от колодца с водой. Но взрослым с ним хорошо – он знает много анекдотов и со всеми умеет ладить…

– Знаете, как Абрам ждал Сару на остановке? – спрашивает Феликс, стаскивая с головы шапку и расстегивая ворот дубленки. – Сара, значит, сказала ему: встречай меня, Абрам, после работы…

Настену всегда волнуют и радуют маленькие теплые домики, мимо которых проезжают они на окраине города, Засыпанные снегом, приземистые, темные, они как-то доброжелательно и спокойно смотрят небольшими окнами на проносящиеся мимо машины. Настене кажется, что здесь живут особенные люди, никуда не спешащие. Вечерами они ходят друг к другу в гости и так долго пьют чай из пузатых самоваров, что их носы становятся морковного цвета, а продолговатые, узкие лица – цвета вареной свеклы. Однажды взглянув на самовар, они замечают в нем свое отражение и потом долго смеются, показывая на него пальцем. А вечером, когда они уходят домой, где их ждут маленькие серьезные дети, эти люди обнимаются и раздают поцелуи, словно прощаются навек…

– Эрик, возле конечной остановки нас ждут Горелкины, ты не забыл? – на всякий случай спрашивает мама.

– Я помню, разумеется, – рассеянно отвечает папа, то и дело поправляя очки и дергая рычаг передач – пошел сложный участок с крутым подъемом.

Город, можно сказать, закончился. Сразу за подъемом промелькнули грязно-серые строения мясокомбината, несколько жилых домов из красного кирпича с двухскатными шиферными крышами и небольшая башенка с продолговатыми, узкими оконцами в самом верху. А потом – все. Речка. Мост. Горы песка, вытащенные на берег катера и баржи, неудобно лежащие на боку. Мелкие кустики приречной вербы, проточки и заливы, которые давно уже покрыты льдом: на нем неподвижными темными силуэтами горбятся над лунками рыбаки. И уже только после них начинается настоящий лес, который тянется далеко на северо-восток, пряча под хвойным покровом нарядно раскрашенные маленькие дачки, издали похожие на игрушечные домики, в которых живут скорее всего игрушечные люди…

– Горелкины! – вновь вскрикивает Аглая Федоровна, умудряющаяся все и всегда увидеть первой.

Едва они останавливаются, как подбегает Миша Горелкин (Угорелкин, зовет его Настена), веселый, возбужденный, в красной лыжной шапочке, лихо сбитой набекрень. Миша высок и у него уже обозначился темный пушок над верхней губой, который, как это ни странно, смешно молодит его. У Миши всегда какие-то дикие идеи: то он хочет на лыжах вернуться в город и зовет её с собою, то вдруг ночью уйдет втайгу, чтобы проверить свою смелость…

– Настя, к тебе же обращаются, – мама сердито толкает ее в плечо. – Ты что, не слышишь?

Настена открывает свою дверку, и Миша вместе с шумом дороги врывается в машину.

– Настюха, пошли к нам! – Миша берет ее за руку, чтобы помочь выйти. – Там и Кира тебя ждет…

Настена внимательно и долго смотрит на постепенно скучнеющего Мишу и наконец коротко отвечает:

– Нет…

– И почему было не пойти? – вслух недоумевает мама, когда они уже едут дальше. – Вечно ты, Настенька, с какими-то странностями…

Аглая Федоровна поспешно поворачивается к матери и прикладывает длинный палец к тонким губам, густо покрытым вишневой помадой, что должно, видимо, означать: тихо, не травмируй психику ребенка. Это сейчас очень опасно.

Почему все говорят: «В лесу,как в сказке»? Да нет же – неправильно это! Лес – это и есть сказка. Самая волшебная и таинственная… Одна эта вот елочка чего стоит: высокая, серебристая, стройная, запорошенная снегом, она выросла обособленно от остальных, потому что очень красивая и, наверное, гордая. Конечно, каждая птица захочет посидеть на ней и каждый ёж укроется под ее низкими, разлапистыми ветвями, где у самого ствола так темно и надежно… Но это – летом, а сейчас? Чьи это следы насквозь прошивают полянку и скрываются под еловым сумраком? А вот и еще какие-то строчки на снежном покрывале, и чем ближе к елке, тем их больше. Мыши? Да, они…А здесь разгуливала сорока, заглянула под ель, кого-то испугалась и рванулась вверх, ударившись о ветку. С пушистой ветви водопадом просыпался снег, и ветка облегченно прянула от земли, разминая онемевшие древесные суставы…