Татьяна Лебедева - Липовый ветер

В магазине я робко дошла до прилавка с игрушками и сразу увидела его – золотого, с маленькими круглыми ушами и твердым глянцевым носом. Бидончик был забыт; теперь мне был нужен только он, этот желтый мишка в атласном ошейнике. Он был гораздо дороже глупого бидончика, и мне не стоило и мечтать о нем. Я тихо стояла и смотрела на него, а он – на меня. Потом набралась смелости и спросила продавщицу в синем форменном платье, можно ли мне посмотреть медвежонка. Помедлив, она сняла его с полки и посадила передо мной на прилавок. Я дотронулась до него пальцем и почесала его подбородок. Он был шелковый и мягкий, и от него пахло новой игрушкой. Скоро продавщица спросила: «Ну что, насмотрелась?» – и убрала медвежонка на место. Опомнившись, я быстрым шагом вышла из магазина. Бабушка ждала у входа, она взяла меня за руку и повела в наш подъезд.

После обеда я легла почитать, а дедушку отправили за сметаной для вареников. Я видела, что он взял деньги из очечника, где за красной подкладкой лежала пятерка на черный день.

Вечером того дня мы с дедом гуляли на набережной, ели сахарную вату и смотрели, как катера и лодки трутся боками о причал. А когда мы пришли домой, бабушка вручила мне золотого Зяму. Не понимаю, как она догадалась?

Первые стихи я сложила на пляже в Хосте, когда мы с бабушкой сидели на теплых камнях и смотрели, как солнце валится за гору, на которой полукругом розовеет санаторий. Придя в тот вечер домой, я нарисовала в альбоме солнце, море и санаторий на горе, а на обороте красным записала стихи. Я удивилась, что это были стихи. Их что, каждый может сочинять, не только Пушкин?

В Хосте жили бабушка, дедушка и бабушкина мама. Прабабушка была очень старой, она не умела читать, но зато знала все на свете, и я многому у нее научилась. Например, она показала мне, как вязать и как умножать на девять на пальцах. Еще она мне рассказала по секрету, как варить бульон, чтоб он был совершенно прозрачный, без хлопьев. Своей дочери (моей бабушке) она этот секрет не открыла, потому что та «не имела интереса к хозяйству и готовить так и не научилась». А мой папа любил именно такой бульон, и я надеялась его удивить, когда приеду домой в Москву. Я немножко скучала по маме и папе, но не так чтобы очень, к тому же они часто звонили по телефону. В основном звонил папа, потому что бабушки и дедушка были папиной родной семьей. Я любила приезжать к ним на море и жить там все лето.

В их квартире было три комнаты. Строго говоря, комнат было две и еще закуток, отгороженный занавеской. Там жила прабабушка Прасковья. Я ее так никогда не называла, для меня она была бабуля. Дед Леня был неродной – это был бабушкин второй муж и не отец моего папы, но это было совсем неважно. Родного деда я в жизни не видела, но знала его в лицо по желтоватой фотографии с фигурным краем, на ней он был похож на грузина, хотя грузином не был.

Дедушка Леня был мой лучший друг, он меня всегда смешил и часто водил гулять, когда возвращался вечером с работы. Наш маршрут, всегда один и тот же, сложился сам собой и отражал наши общие интересы. Мы выходили из дома часов в шесть и шли через двор к деревянному висячему мосту через мелкую речку Хостинку. Если народу на нем было много, то мост заметно качался и слегка скрипел, но это было не страшно, а весело. Толстые скрученные из металла тросы были горячими и пачкали руки черным маслом. Сквозь деревянный настил блестела вода, а на набережной стояли рыбаки с удочками и гуляли нарядные отдыхающие. Отдыхающие – значило не местные, а приехавшие в отпуск на море. Еще были курортники, но так называли не всех, а только жителей санаториев и домов отдыха. Остальные были просто отдыхающие. Местные нам тоже встречались, с ними дед всегда здоровался, иногда словами, а иногда и с рукопожатием; это уж с друзьями или близкими знакомыми. Друзья – это те, с кем он служил в армии во флоте или работал потом на спасательной станции. Но это все было в молодости, потому что сейчас он был довольно старым и дорабатывал до пенсии в рентгеновском кабинете санатория «Волна». В кармане белого медицинского халата у него лежала черная карточка, которая считала, сколько рентгенов он провел, трогать карточку было нельзя, но иногда я ее доставала двумя пальцами из кармана халата и смотрела на свет. Она была непрозрачная, а потому не очень интересная.

Сразу после висячего моста начиналась главная улица. Справа тянулся ряд киосков, в которых продавали сувениры для приезжих: пляжные шляпы с цветными тесемками, темные очки и надувные матрасы. Еще там были белые веера с мелкими фотографиями причала и дендрария. И самое важное – там продавалась курортная ювелирка: цепочки с подвесками в виде лезвий по рубль пятьдесят, браслеты из беленьких ракушек и такие же сережки – эти уже подороже за комплект. Меня же больше всего привлекали прекрасные и недоступно дорогие перстни: большие, из прозрачной пластмассы, а внутри были запаяны цветочки. Такие же цветочки в пластмассе часто украшали ручки переключения скоростей в местных такси. Мне очень нравились эти кольца, и я мечтала, что когда-нибудь в будущем (через недели две или три) мне удастся скопить четыре рубля, и я куплю себе такое. Красное, а лучше синее, с розовыми и желтыми цветами. Накопить деньги было легко: мне все время давали мелочь на мороженое, которую я припрятывала в разные секретные места и сразу же забывала. Бабушка запретила деду покупать мне кольцо: она считала эти украшения ужасной безвкусицей. Вообще-то бабушка мне редко отказывала и часто покупала разные мелочи в детском магазине, который удачно располагался в первом этаже нашего дома. Почти ежедневно мы заходили в этот магазин по дороге с пляжа. Я сама никогда не просила купить мне игрушки: стеснялась, но бабушка внимательно смотрела на меня и спрашивала: «Тебе это очень нравится, да?» В ответ я пожимала плечами, и она тут же шла в кассу и выбивала чек, который протягивала мне, и я, краснея от счастья, получала желаемое. Обычно это были игрушки, а книжки и все для рисования она сама покупала к моему приезду, и каждый раз меня ждали удивительные сюрпризы. В этом магазине продавалась и одежда, к которой я была неравнодушна, и часто посматривала в сторону юбочек и платьиц, но здесь бабушка была непреклонна: ей не нравились детские наряды из магазина, а потому она водила меня к портнихе в соседний дом. Портниху звали Леонтьевна, она жила на первом этаже, а на окнах у нее стояли решетки, из-за чего над ней подсмеивались, ведь в городе отродясь никто ничего не крал; там даже входные двери запирали только на ночь, да и то не всегда. Леонтьевна была настоящая мастерица, она буквально из обрезков шила мне красивые платья, сарафаны и юбки, одну – даже длинную с оборками, из алого хлопка. Бабушка ее называла «цыганская», в ней можно было ходить по дому, а иногда и на море.