Татьяна Лебедева - Липовый ветер

За рядом киосков с кольцами располагался маленький и очень дорогой рынок для отдыхающих. Местные же ходили на базар через второй висячий мост, у санатория железнодорожников. Сразу за рынком открывалась небольшая площадь, укрытая от солнца хороводом магнолий с белыми пахучими цветами, на площади всегда стояла небольшая очередь к лотку с мороженым и водами Лагидзе. На этой площади была наша первая серьезная остановка. Дед давал мне 20 копеек на молочное эскимо, а сам занимал очередь за водой. Я вскрывала мороженое, и мы неспешно направлялись дальше. Идти надо было небыстро, потому что эскимо должно было кончиться до аттракционов, которые и были главной целью нашей прогулки.

Аттракционов было три: «Ромашка», цепочки и один совсем детский – с паровозиком. Дедушкин товарищ дядя Сеня, на которого я стеснялась смотреть, потому что он был однорукий, работал включателем «Ромашки», а потому на ней я каталась много раз подряд. Иногда ему было лень каждые две минуты вставать со скамейки, и счастливые пассажиры кружились дольше предписанного. Потом я каталась на цепочках, которые мне нравились меньше, но я все равно туда шла, потому что иногда я сбрасывала с ноги шлепку с пластмассовым сиреневым лотосом, кто-нибудь обязательно охал, но цепочки не останавливали, и лотос красиво лежал на земле, пока карусели кружились. Мне очень нравилось сбрасывать туфлю и наблюдать, как другие дети оборачивались и смотрели на меня, милую босоножку, это таило в себе разные прекрасные сюжеты. Потом карусели останавливались, и я, ступая по-балетному, шла подобрать обувь.

Дядя Сеня прощался с дедом, передавал Валентине (бабушке) привет, и мы продолжали путь до следующей площади у кинотеатра «Луч», там покупали сладкую вату. Еще до сладкой ваты мы проходили мимо кафе-мороженого «Веселые картинки», но я туда не рвалась. Там на стенах были нарисованы – довольно искусно – огромные Незнайка, Карандаш, Гурвинек и другие персонажи мультфильмов. Я старалась проскочить, не глядя в высокие окна, потому что как-то раз, когда мне было три или четыре года, Самоделкин и Гурвинек показались мне живыми, просто приклеенными к стене. Выглядели они не очень веселыми. Мне потом снилось не раз, как они сходят со стены и гуляют по ночному городу, будто ищут кого-то, возможно, меня. В это кафе мы изредка ходили с бабушкой, и я всегда садилась к картинкам спиной. Признаться бабушке, что я до сих пор боялась их, было неловко. Однажды в «Веселых картинках» бабушка, зная мою страсть к мороженому в железной вазочке, спросила сколько порций я могла бы съесть. Прикинув свои силы, я быстро сказала, что пять или шесть. Бабушка встала и скоро принесла три вазочки. Удивляясь не столько своему счастью, сколько бабушкиному странному поведению (обычно мне покупали единственную порцию и ждали, пока пломбир подтает), я принялась за мороженое. Ровно три вазочки в меня и влезло. Бабушка предложила принести еще, ведь она купила не все сразу, чтобы мороженое не растаяло. Я отказалась. Мотивировала тем, что я замерзла и что продолжать было бы неразумно: горло может заболеть. Бабушка улыбнулась и вывела меня из кафе. Она ничего не объясняла, этот эпизод мы никогда не вспоминали.

С дедом в «Картинки» мы не заходили, эскимо я съедала по-быстрому, на ходу. Дальше наш путь лежал на баскетбольную площадку санатория МВД. Баскетбол я терпела с легкостью, потому что знала, что мы совсем немного там посидим, пока дед не убедится, что наши играют по-прежнему ловко. На скамьях баскетбольной площадки обычно было много народу, болели за своих, местные всегда играли против санаторных. Дед вел меня к стойке судьи (судил Степка – местный участковый и сын тети Тани со второго этажа), там всегда нас ждали раскладные плетеные стулья, они пахли нагретой пластмассой и морем. Впрочем, морем пахло все. Его присутствие было неизменным и естественным, как грунт на холсте, на который ложилось все остальное. Дед сидел на стуле, а я либо крутилась вокруг высокого судейского кресла, либо садилась рядом, стараясь вникнуть в суть игры, просто для дедова удовольствия. Болели страстно: орали, вскакивали, хлопали в ладоши от восторга или в отчаянии били себя по коленкам.

Потихоньку начинало темнеть, и с горных кипарисов спускались вечерние звуки. Розовые и белые олеандры включали ночной аромат, зажигались фонари и становился вдруг слышен громкий стрекот цикад. С баскетбольной площадки мы доходили до причала, где уже заканчивалась смена на спасательной станции, и дядя Витя по прозвищу Краб ждал деда с бутылкой пива из пляжного ларька. К этому времени городской пляж уже закрывался, народу почти не оставалось, и звук волны, перекатывающей гальку, слышался по-ночному ласково и опасно, а темное непрозрачное море сладко пахло водорослями. Витька-Краб и дед сидели на ступеньках у причала, курили, тихо говорили и смеялись о чем-то, а я гладила белые бока пляжного пса. Летом он жил на лодочной станции, а осенью Краб забирал его к себе в сад, его жена Галя не пускала пса в дом, и он жил в будке, которую ему построил дядя Витя.

Краб сидел, прислонившись к стенке причала, расслабленно, по-хозяйски, а дедушка сутулился и выглядел очень тонким рядом с крепким и широкоплечим дядей Витей. В юности деду приходилось помогать своей матери со сверхурочной работой, которую она приносила из швейной артели. Он сидел на полу по-турецки и сметывал раскроенную ткань, а она строчила на машинке. Думаю, что именно тогда он и стал сутулиться, да так и не отвык. Дед и его младшая сестра Лиля росли без отца и работали с ранних лет. Тетя Лиля потом уехала в ленинградский университет, а дедушка после армии вернулся в Хосту к матери; потом он влюбился в мою бабушку, и они поженились. Кстати, дядя Витя-Краб был свидетелем на свадьбе, я видела фотографии. Тогда он был молодой и очень красивый, но сейчас он сильно постарел, ему было лет сорок пять, как и деду. Нет, деду было сорок семь, и он был моложе бабушки на целых пять лет, поэтому он ее слушался и всегда выполнял ее просьбы. Бабушка, например, не одобряла, когда мы долго задерживались на прогулке, а потому дед следил за временем. В очередной раз посмотрев на свои часы, он вставал с теплых ступенек, прощался с Крабом, и мы пускались в обратный путь – мимо касс, где продавали билеты на вечернюю ракету в Сочи, мимо чебуречной у входа в дендрарий, мимо открытого кафе-шашлычной, где громко играли «Арлекино» и жарили мясо на шампурах. За столами сидели нарядные люди и ели ароматное сочное мясо, большие розовые помидоры и тонкий лаваш с корочкой. На входе всегда стояла очередь. Не попавшие в шашлычную расходились по другим ресторанам или понуро брели в сторону своих санаториев на диетический ужин с кефиром. По тротуарам шелестели ноги прохожих, из раскрытых дверей ресторанов и магазинов слышались музыка и смех, с магнолий стекал душный цитрусовый запах и ложился на цветочные клумбы; а сверху свисали щедрые южные звезды.