Глеб Нагорный - Длинные ноги Кафки. Сборник произведений

Но тут створки отворились, и неведомая сила повлекла его вперед.

– Я отвечу вам, я отвечу! – прокричал вслед Док. – Нас не-е-е…

– Подождите, а как я узнаю вашего брата? – спохватился Флёр, но в этот момент лифт, лязгнув железными челюстями, захлопнулся и ухнул вниз. Из шахты раздался приглушенный голос Дока:

– Узнаете… Он в архиве… Мы однофайловые близнецы…

– Какие, какие?! – сложив ладони ракушкой и прижавшись к щели лифта, крикнул командируемый, но ответа не разобрал и направился в кутюрный цех, думая об абсурдности инструкции, увиденной в лифте, которую можно было прочитать только при одном условии – войдя внутрь кабины…

В кутюрном пахло краской и лаком. У Окна напротив лифта прохаживались двое типов. Они задумчиво курили трубки и тихо переговаривались.

– Молоток у нас Стеклограф, просто молоток! Такую картину изобразить, а краски, краски! – воскликнул худой тип с острой «серебряной» нитью и циркульными ножками, облаченными в стальные узкие джинсы.

– Дадаизм 4 4 Дадаизм ( франц . dadaïsme, от dada – бессвязный детский лепет) – авангардистское направление в западноевропейском, преимущественно французском и немецком искусстве (1916—1922), выражавшееся в иррационализме, нигилистическом антиэстетизме, своеобразном художественном эпатаже. это, вот что: бессмысленное смешение красок и форм, – бросил собеседник в широких трузерах на зиппере, с транспортирно выпирающим животом из-под куцей бобочки. «Серебряная» нить у него была в постоянном движении. С амплитудой от нуля до 180 градусов.

– А мне нравится, я ничего подобного не видел. Гениально!

– Червоточина от бездарности, не более… – «Серебряная» нить у него стала возмущенной – перпендикулярной животу. – Это, по-вашему, что такое? Ветвистое и длинное. С зелеными плоскостями.

– Так ли это важно, зато красиво… Собственно, если не ошибаюсь, это липа.

– Вот именно, липа. Или вот: что это вверху – на голубом фоне маячит?

– Бесподобно… Пушистое, сахарное… Облака…

– Бросьте, в самом деле. Скажите еще: взбитые сливки, суфле с бисквитом и зефир, – передернулся собеседник. – Вы просто попали под харизму Стеклографа. А на самом деле он всего-навсего бесталанный костюмеришка.

– Зато каков прорыв, каковы новации, какое чувство красок… – будто не слыша, восхищался худосочный. – А дизайн!

– Ой, я вас умоляю… Думаете, это он все создал?

– Больше в Здании некому.

– А что, если это Оттуда всё, а не от нас?

– Возможно ли такое?

– Послушайте, а вас интересовало когда-нибудь, из какого источника все это проистекает?

– А так ли это существенно? Есть, и это потрясающе. Дух захватывает.

– Но вы согласны, что Стеклограф тут ни при чем? – не унимался толстокожий.

– В Здании считают, что это его произведение. А плагиат это или оригинал, фотообои или реальность, честно говоря, меня не интересует. Нет, вы только посмотрите, полетело что-то. Ух ты! С крылышками и длинным носом. Блестит и волнуется. Видели? – тонкий тип указал на пронзительно граявшую взъерошенную ворону за Окном.

– Фотообойная…

– Чудесно, чудесно! Выдумка, высвобождение, виртуозность…

– Эк, заладили вы… Говорю вам: бездарь, вор и портняжка…

– Неважно, неважно… Потрясающе, непревзойденно, восхитительно…

– Смотрите, смотрите – Альбинос…

– Где, где? Не вижу.

– Да вы не в ту сторону смотрите, он вглубь побежал.

– Ах, жалость, какая. Я так на него посмотреть хотел.

– Травануть бы его, гада. Заметили, как в отделе эта тварь появляется, у нас сразу пертурбации происходят…

– Жить начинаем.

– Функционировать, скорее. Перемещения какие-то, смена кадров…

– Это и есть жизнь, по-моему.

– Эх, а вы еще красками восхищались…

Вдруг на Окно упала огромная тень, и обладатели «серебряных» нитей испуганно отпрянули.

– Что это было? – заикаясь, спросил худой, вытянув руку вперед.

– Они… – сплюнул толстый. – Впрочем, не настаиваю.

– О-о… – ужаснулся собеседник. – О-о… Не может быть.

Тень пропала. Флёр, увидев не верящих собственным глазам типов, направился в их сторону:

– Простите, как в костюмерную к мастеру пройти?

– К стеклянному графу, что ль? А вы по кляксам идите… Видите красненькие разводы? Они прямо к нему ведут, – съязвил злопыхатель в широких штанах, окинув командируемого с ног до головы оценивающим взглядом. Мысли оставил при себе.

– Спасибо, – поблагодарил Флёр и зашлепал по оставленным неаккуратными малярами кляксам.

Но в это время сзади него раздались фистульные хихиканья. Флёр развернулся и увидел целый набор тонконогих фломастеров с высохшими «серебряными» нитями. Были они крайне странными. Держали в руках промокашки , отрывали от них кусочки и прятали под колпачки. Половую принадлежность фломастеров определить было невозможно.

– Эй! Подиумные мощи, – раздался истеричный голос, и за фломастерами появился рыхлый широкоскулый Маркер с ультрамариновым колпачком на голове и вялой не-«серебряной» нитью. Левая бровь выщипана, правая – выкрашена в разноцветные вертикальные полоски. Один бакенбард жиденький и всклокоченный, другой, вероятно, не вырос из-за гормональной недостаточности. Тип был в неимоверно лазурной юбке и сапфировых сапожках. На рюшках юбки красовались инициалы «Б. М.», что означало «Большой Маркер». Судя по всему, он страдал хронической формой заболевания, именуемого «тщеславие гипертрофированное».

– На выход! И еще раз увижу эти витамины, пойдете прет-а-порте кутюрить не на подиум, а на панель. «Ню»-нюшки показывать…

Колпачки фломастеров быстро скрылись за какой-то ширмой.

Маркер поманил командируемого пальцем.

– Почему голенький? Модель? – Он сделал шажок вперед, и его голос мгновенно подобрел.

– Флёр.

– Сценическое имя? – Маркер кокетливо сдвинул колпачок, из-под которого выбилась копна крашеных волос, облепив улиткообразное ухо. Он с любовью намотал на пальчик мелированный локон, попытался запеть, но из глотки выползла настолько нечленораздельная и пошлая какофония, что ему стало стыдно за содеянное, он сбился и покрылся синявцем .

– Призвание, – поморщившись, ответил Флёр.

– Что за костюмчик? Стеклограф скроил? – Маркер пришел в себя, указал на галстук и трепетно задышал в нежную раковинку уха командируемого. – Что делаем вечером? – не дожидаясь ответа, Маркер прихватил пальцами с бирюзовым лаком галстук визави и притянул его к себе. – Какова рыбешка, хвостиком виль-виль, – прогундосил он, и сложно было понять, к кому это относилось – к Тимошке или к Флёру.

– Извините, у меня командировка, спешу. – Флёр аккуратно вытянул галстук из наманикюренных пальчиков Маркера.