Мария Чемберлен - Мороженое из муравьев

Тогда я решила побродить по городу, и это было самое лучшее из всех моих решений. Воскресенье. Весна. Шесть утра. Тишина. Туман. Город безраздельно принадлежал мне, и я принадлежала ему. На улицах было так непривычно тихо, будто сработало какое-то бактериологическое оружие и уцелела только я одна. Ни машин, ни людей. Как зачарованная, я бродила вдоль туманных набережных и бульваров, и мое перекошенное от счастья лицо многократно отражалось в витринах. Это было не то чувство, когда хочется прыгать и петь, а когда хочется молчать и тихо улыбаться, чтобы не спугнуть внутри маленькую птичку счастья. И тогда, ожив и осмелев, она начнет насвистывать тебе самую красивую из всех возможных мелодий.

Вот так я себя чувствовала в то утро в Париже. Потом все впечатления спутались и перемешались, но это, первое, осталось наиболее бережно хранимым в запасниках моей заграничной памяти.

С Эмманюэлем мы прекрасно поладили – он не вторгался на мою территорию, я не вдавалась в подробности, почему он меня не хочет, и старалась быть хорошим другом – в русском понимании этого слова, конечно.

График жизни у нас был примерно такой: по утрам я завтракала свежим круассаном с соком и бродила по городу самостоятельно. После обеда я покупала продукты на маленьком рынке неподалеку и готовила дома ужин. Маню заезжал за мной после работы около шести, я кормила его, затем мы вместе шли гулять. Он всегда пытался отказаться от ужина и говорил: ну зачем ты, но было видно, что ему приятно пробовать домашние пирожки и борщики.

Потом мы шли знакомиться с какими-нибудь его друзьями, и нужно было каждый вечер болтать ни о чем. Это было сущее мучение, как ежедневный зачет по разговорному французскому.

По четвергам он преподавал язык беженцам на каких-то благотворительных курсах, и я принадлежала самой себе. В эти дни я даже скучала без Маню, потому что уже привыкла к его добродушной компании.

В такие вечера я бродила по Парижу одна, смотрела на откормленных уток, разгуливавших по газонам, на полную луну, отражавшуюся в Сене, и чувствовала себя почти счастливой. Почему почти? Потому что стоял апрель, а я была в городе любви совершенно одна.

Я уже обошла все музеи и галереи по два раза, Лувр – целых три. Каждый раз без билетов, конечно, русские друзья перед отъездом научили как. До 18 лет, оказывается, вход во все музеи бесплатный. Поэтому я смывала косметику, заплетала косички, надевала потертые джинсы, безумные кеды на каблуках и смешивалась с толпой американских школьников-акселератов. Меня ни разу не остановили.

Единственной роскошью, на которую я позволяла себе тратить деньги, была Гранд-опера. Я посмотрела несколько совершенных балетов Баланчина, полюбовалась росписями Шагала на потолке и почему-то только в театре почувствовала себя как дома. Вообще ощущение от Парижа было странным, как будто я все здесь уже давно знаю, мне почти не нужна была карта.

Другим сюрпризом для меня стало то, что Эмманюэль, родившийся и выросший в Париже, никогда не был в театре.

– А зачем? – спросил он удивленно. – Это же только для буржуа.

Чушь какая, подумала я и, купив билеты, потащила его на балет. Он честно высидел до конца, и, по-моему, ему даже понравилось, но было видно, что демонстрации на улицах по субботам доставляют ему куда больше удовольствия. С тех пор наметились наши разногласия. Я для него была слишком романтичной и окультуренной, он для меня слишком приземленным и социалистическим. Общих тем для разговоров у нас было мало, да и языковой барьер все-таки мешал.

На выходные Маню тоже решил устроить мне сюрприз.

– Мы едем в Нант к моим друзьям, – объявил он радостно, помахивая билетами на новый суперскоростной поезд. – А там мы отправимся в пеший поход: тридцать четыре километра вдоль Атлантического океана, – добавил он, просто сияя (наверное, это была месть за балет).

– Сколько километров? – переспросила я.

– Много, – засмеялся он.

– Ну зачем такие траты, Маню? – пыталась возражать я.

– Молчи, ты мой гость, – ответил он, притворно обидевшись.

В пятницу вечером мы прибыли в Нант. На вокзале нас встретила долговязая девица с безумными глазами и надувным шариком-бабочкой. О боже, испугалась я, присмотревшись повнимательнее, ведь это та самая девица, которую я видела дома на фотографиях в альбоме Маню, они там на лодке катались, целовались и вообще. Бывшая девушка. Зачем же он меня так подставляет под удар?

«Бывшая девушка» впилась в меня таким оценивающе-испепеляющим взглядом, что мне и вправду стало страшно. Отравит или зарежет ночью, подумала я. От этих фам фаталь чего угодно можно ожидать. Проводив меня в мою комнату, Полин, криво улыбнувшись, положила стеклянную баночку с конфетами на подушку и сказала: это наши знаменитые нантские леденцы – попробуй.

Как же, подумала я, попробую, а потом не проснусь. Ну уж нет! Я поняла, что надо самой спасать ситуацию, и кинулась на кухню, где Полин мыла посуду.

– Послушай, – сказала я как можно доброжелательнее. – Маню и я – мы просто друзья.

– Правда? – загорелась надежда в ее сумасшедших глазах.

– Правда-правда, – закивала я в ответ.

И тогда Полин поплакалась у меня на плече о своей несчастной судьбе. Она старше Эмманюэля на 10 лет, они вместе работали в одной благотворительной компании, помогающей беженцам. Она уже тогда была замужем, за русским, кстати, с которым познакомилась в каком-то горном походе. У них шестилетняя дочь, но Витя больше любит водку, а она любит Маню. Вот такой любовный многогранник. Мы повздыхали, погоревали и отправились спать. На следующий день нужно было вставать в четыре утра.

Не буду даже описывать этот сумасшедший поход. Только французы способны себя так истязать, да еще за собственные деньги. Мне такая форма отдыха была совсем не понятна, к тому же, как городскому жителю, было ужасно тяжело пройти все 34 километра пешком, но зато красота видов и веселая компания, распевавшая французские песни, помогали преодолеть препятствия.

Перед отъездом в Париж Полин ворвалась в мою комнату и начала, почти рыдая, уговаривать меня остаться, а она поедет вместо меня с Маню. Что я ей могла ответить? Мне было ее очень жаль, но ведь у нее маленькая дочь, симпатичный муж, приятный домик, может, она все-таки передумает?

Самое ужасное, что с Маню в поезде случилось примерно то же самое. Было так странно видеть, как этот большой, нескладный мужчина вдруг начал плакать при отходе поезда.

– Ну что ты? – испугалась я.

– Я все еще люблю ее, – признался он.

– Возьми себя в руки, – отреагировала я. – Ты читал «Анну Каренину»?

– Нет, а что? – спросил сбитый с толку Маню.

– Вот возьми и прочитай, там почти такая же ситуация. А сейчас попробуй поспать, через два часа мы уже будем в Париже.