Александр Волков - Заметки на собственной шкуре

Поворот ключа в дверях. Женщина с сумками в проеме кухонной двери. Зина, познакомься, это Саш… «С-с-сука проклятущая! Урод вонючий! Козлина ментовская!» – заорала с порога нечеловеческим голосом Зина. Схватила со стола огромную кружку с морсом и врезала мужу промеж глаз так, что хлынула кровь между его пальцев на лице. Я опешил. Вовка заскулил. Как побитый заяц, прижав уши, побежал в ванную. Она за ним. Там они долго гремели тазами и ведрами. Вылетела она ко мне. Ударить, правда, не посмела, но услышал я о себе много всего разного от женщины, которую видел в первый раз в жизни. Она в бешенстве потащила меня к дверям. Я был в таком шоке, что не успевал даже соображать, что происходит. Выкинула она мне в догонку, с криком и матюгами, мои туфли на площадку. Шляпу с портфелем. Дверь в квартиру с бешеным грохотом захлопнулась.

Сел я на ступеньки, стараясь понять, что произошло. Она за дверью долго еще орала на него, чем-то грохоча на весь дом. Он что-то мямлил, оправдываясь. Я вышел из подъезда. Сел на лавочку. Закурил. Из форточки доносились ругань, визг, вопли и маты. Грохот и звон битого стекла. Война, короче. Его писклявый голос что-то мямлил в оправдание. А я сидел в шоке. Сидел и представлял, как гонялся по крышам за вооруженным преступником окровавленный «летеха» Кержак, еще не знавший, что если он выживет в этой смертельной схватке, то присвоят ему звание капитана и представят к ордену. Не думал он об этом и тогда, когда в рукопашной с одной лишь здоровой рукой сумел скрутить здоровенного маньяка, который наводил около двух лет ужас на всю округу. Сидел я и вспоминал, как шел на экране телевизора по ковровой дорожке стройный красавец-капитан Владимир Кержаков навстречу ордену Красной Звезды…

Сидел я и слушал его плач и лепет из форточки, не понимая, как, каким образом?.. Уважаемого даже через много лет таксистами местного Глеба Жеглова, кавалера Красной Звезды… Из бесстрашного и гордого парня какая-то сумасбродная истеричка сделала то, что я только что видел собственными глазами?! Я сидел и курил. Вылетел из подъезда Володька. Стал что-то беспомощно лепетать, оглядываясь на форточку. Оттуда рыкнуло: «Марш домой». Он суетливо пожал мою руку и исчез в глубине подъезда. Просто взял и исчез. Из моей жизни. Навсегда. Володька Кержак. Мой товарищ Глеб Жеглов. Однажды придуманный мною…

«Жизнь дается человеку только один раз, и прожить ее надо так, чтобы…» Все мы помним эти слова Н. Островского с детства. Даже заучивали их наизусть в школьной программе. Как и другую фразу В. Короленко помним, хоть и не заучивали: «Человек создан для счастья, как птица для полета». А уж третью фразу знал даже самый отпетый двоечник: «Человек – это звучит гордо!» А я эпиграфом для этого своего повествования возьму слова не писателя, но тоже человека не последнего в истории нашей страны. «Эта штука сильнее, чем „Фауст“ Гёте». У нас хоть и не поэма-сказка «Девушка и смерть», но тоже будет не сахар. И ты, мой дорогой читатель и собеседник, в финале рассказа в этом убедишься. Я в этом уверен! Потому что Иоганн Вольфганг Гёте даже в самых своих гениальных снах не мог увидеть того, что мы с тобой встречаем в нашей жизни сплошь и рядом. Начнем? Поехали!

Его отчества не знал в деревне никто. Минька да и Минька. С самого детства. А был этот вихрастый пацаненок, как оказалось, одарен от природы просто необыкновенно. Уникально был одарен, если честно. Рисовал Минька всегда, сколько себя помнил. Его изумительные портреты поразительно похожих на себя родных дедушек-бабушек с пятилетнего возраста висели по всем углам их дома. А красочных и аппетитных пейзажей-натюрмортов было не пересчитать. Плюс Ленины-Сталины всякие, конечно. Но украшением и вершиной его детского творчества была политическая карта мира, срисованная с подлинника-оригинала, висевшего над его кроватью вместо ковра. Он ее срисовал однажды, пока родители были на работе, на противоположной стене. Прямо красками на известку! Замутил чего-то там. Разбавил. Получите! Родители были в шоке. Отец кинулся было снимать ремень, но обошлось, и Минькин шедевр украшал эту стену не один год.

Но этого матушке-природе показалось мало, и она одарила Миньку абсолютным музыкальным слухом. На всех семейных праздниках-гулянках Минька садился рядом с гармонистом дядей Пашей, и однажды доверил ему этот местный виртуоз подержать в руках гармонь, пока он примет очередной стопашок. И по пьяни перепутал. Дал гармонь пацаненку вверх тормашками. И Минька взял эту гармонь, как ему дядя Паша в руки положил, растянул меха и выдал всё, что удалось подслушать за всё это веселое время. Держа гармонь, как говорится, вверх ногами! Эх, его б к Заволокиным, но… Про Заволокиных тогда еще и не слыхали, а Минька уже удивлял народ, как в цирке.

Играл Минька на всем, что только могло издавать звуки. Ложки, чашки, тарелки – это было так себе. Пила – это вообще ни о чем. Этим не удивишь. А вот Моцарта на граненом стакане… Знаменитый «Турецкий марш» Минька выдавал так умело и заковыристо, перебирая пальцами, что место ему было уж в цирке точно! Если не в краевой филармонии. Пара-та-та-там. Пара-та-та-там. Люди только диву давались. А дядя Паша в такие минуты, глядя на стакан в Минькиных руках, беззвучно восхищенно матерился. Откладывал в сторону свою гармонь. Хмыкал. И лез куда-то за печку, где у него было всегда заначено «на черный день». Так что, на своем уровне Минька в деревне был популярен с младых ногтей, как говорится.

А тут еще. Будучи пионером, классе в пятом, шел весной Минька через мост. Шел да и шел. И вдруг слышит крик. Визг. Плеск. Где?.. Что?.. Кто?.. И бросился пятиклассник-пионер с этого моста в самую ледяную пучину. И вытащил на берег, стуча зубами, девчушку-одноклассницу. Вот так! Медали ему, правда, не дали, но на школьной линейке директор торжественно вручил ему почетную грамоту и фонарик «Жучок» под аплодисменты и восторженные взгляды всех школьных девчонок.

Но особую любовь и внимание Минька получил от некой Гальки. Да-да! От Гальки, чей статус школьного работника так и остался в тайне от всех учеников. Во-первых, Галька находилась в школе круглосуточно. Приходили люди в школу – Галька уже орала. И уходили вечером в темноту под ее рев. К ней привыкли, как, скажем, к памятнику Ленина напротив райкома партии. И, похоже, была Галька такой же вечной, как бессмертный вождь мирового пролетариата. А во-вторых, была она по возрасту и не девчонкой, но и не тетенькой. Года на три-четыре всего и старше-то пацанов. Над ней могли подшутить, но и побаивались в то же время. Галька в школе могла себе позволить делать то, что не положено учителю. Кого-то шлепнуть по заднице за мелкие проказы. На кого-то тупо и с удовольствием наорать. А кого-то и просто взять за ухо и вышвырнуть с крыльца мордой об забор. Галька по окуркам могла определить, кто из пацанов курил в туалете, наорать-шлепнуть, но никогда не сдавала курильщиков.