Анна Аверьянова - Сделка

Дунечка встала, аккуратно пересчитала деньги и, вздохнув, положила в секретер. Гораздо было бы лучше, если бы она принялась причитать, кричать, ругать мужа за неспособность заработать деньги. Однако же она знала, что разрешение на совместительство у него на работе никому не выдавали, и Затюкин не был исключением, что муж её был до щепетильности честен и поэтому закон для него был свят. Дунечка уже почти смирилась с финансовой реальностью, лишь только при получении очередного аванса или зарплаты не могла пока ещё сдержать вздоха. Более того, эти вздохи становились какими-то уж очень тяжёлыми и безысходными. Невыносимою болью терзали они нежную душу Затюкина.

В этот раз Дунечка что-то слишком долго задержалась у секретера. Затюкин обернулся и увидел, что по её лицу бегут слёзы. Она хотела было отвернуться от него, но было уже поздно. Дунечка почувствовала это и вдруг с вызовом посмотрела на Затюкина.

– У Татьяны уже сыну год, и «варёные» ей муж купил, – проговорила она с несвойственной ей какой-то чужой интонацией.

«Вот они, обнаружились-таки плоды посещения тёщеньки», – обиженно и даже со злостью подумал Затюкин. Он знал, что происки этой ужасной женщины всегда направлены на самое больное. Нежный, добрый, ласковый, ни разу не прошедший по растущей на газоне траве, Затюкин готов был убить это чудовище. Неожиданно возникшая на его лбу жёсткая вертикальная складка превратила его лицо в трагическую маску.

– Дунечка, младенцы же не едят тюльку! Чем же мы его кормить будем, сыночка нашего?

– Ах, Затюкин! Деточек грудным молочком кормят!

Нет, не мог даже представить себе Затюкин, что самое дорогое для него и его бесконечно любимой женщины существо должно будет мучиться в этом мире подобно ему. Что перед ним будут закрываться двери, и к нему будут поворачиваться спиной. Что и ему придётся терпеть унижение, стыд перед любимой женщиной. Нет, не мог Затюкин обрекать своего ребёнка на такое мучение. Не мог. Уж слишком у него была нежная душа.

А тяжёлая международная обстановка! А нарастающий дефицит продуктов питания! Затюкин чувствовал себя беспомощным в этом жестоком мире, и чем больше он бился и трепыхался безо всякого результата, тем ещё более беспомощней он чувствовал себя. Да, может быть, и проживёт он, мучаясь и любя, свою маленькую жизнь, и хватит ему на его век и леса и озёр, но ведь он умрёт, уйдёт из жизни, как дезертир, оставив на переднем крае самое дорогое ему существо. Но как, как всё это объяснить Дунечке! Да неужели же она и сама не видит, что среди современных школьников и наркоманы уже есть, да и всякая всячина, о чём с ужасом в своём гнусавом голосе довольно-таки регулярно повествует во дворе перед их подъездом Варвара Никандровна.

Этот мир, увы, не становится лучше. Зачем же кого-то обрекать на жизнь, мучительную жизнь на зыбучих песках жёстокого века экологических и социальных катастроф? Для того, чтобы покатать по двору красивую коляску, чтобы позабавиться с малышом? А что, что с ним будет потом, он же не игрушка, о которой можно забыть. Да отдаёт ли себе Дунечка отчёт о своих желаниях?

– Но Таня с Федечкой ведь как-то живут! – не ощутив и не поняв сложных душевных мук своего мужа, продолжала, всхлипывая, Дунечка.

– У Федечки папа – замдиректора по науке, и он не забывает о своём сыне, а мой отец считает, что я должен сам себе строить жизнь, в чём я с ним согласен. Да и Таня не в библиотеке работает, – раздражаясь непониманием жены процедил сквозь зубы Затюкин.

– Ну хорошо, а как же Галина, у неё же пятеро детей! – повторяла Дунечка заученные уже вместе с маменькой фразы.

Вот он смысл, а скорее бессмыслица тёщиной обработки. Вот они, зачем, котлеты-то. Всё у них уже продумано было. Ударила блажь в тёщину голову, а теперь вот терпи. А ведь она сама, случись что, и рублём не поможет, да и первого внука она только по телефону любит. Языком только молоть может, жену смущать. Спокойного нрава был мой герой, тихого, я бы даже сказала кроткого. Но кто же такое сможет вынести?

Знай наперёд, к чему приведёт всё это, может быть, он и сдержался бы. Да знал бы, где упадёшь – соломку бы постелил. Эх, жизнь. Вот и не выдержал Затюкин, взорвался. Тонкие губы его сделались ещё более тонкими, он решительно встал, безумно зажестикулировал и почти закричал (это на Дунечку-то!)

– А вот ты пойди и спроси, каково ей стольких детей кормить?! Вот пойди и спроси. Пойди и спроси… – и уже как-то обиженно и неуверенно ещё раз повторил. – Пойди и спроси.

Дунечка, никогда не видевшая своего мужа в таком экстазе, ошалело глядела на него несколько мгновений, но потом, будто очнувшись, вздрогнула, сорвалась с места и прямо в халатике выскочила из квартиры, хлопнув дверью. Да, надо отметить, что характер у Дунечки был ещё тот.

Оторопевший Затюкин застыл на месте в неописуемой позе. Таких ссор у них ещё не было. Он не знал, что делать.

– Дунечка! – взвыл он прямо-таки по-волчьи и бросился к двери.

Нет, он не догнал её. Дверь Галины безапелляционно захлопнулась у него перед носом. Беззвучно рыдая и дрожа после бега, он медленно поплёлся домой. Ему оставалось только надеяться, что Дунечка успокоится и простит его. Она добрая, милая, она отходчивая, она выше меня во всём. Это я, я, недостоин её, самому себе отвратителен. Не кошки, леопарды впивались когтями в эту измученную, истерзанную душу.

Закрыв за собой дверь и сев прямо на коврик в прихожей, Затюкин в бесплодном гневе своём на кого-то бил кулаками о пол. Зачем это всё так, зачем? Ну выиграть бы что ли в лотерею! Ну продать бы что-нибудь! Да нечего.

– Разве что душу, – горько усмехнулся он. – Хоть сам вот возьми, да пойди и сдайся в комиссионку. Да не примут ведь. Кому такой нужен?!…

Тяжёлый, мучительный монолог этот вдруг был прерван каким-то непонятным шумом в комнате.

Затюкин вошёл в комнату.

То, что он увидел, поразило размягчённый его мозг, как удар молнии среди зимы. Пораженный, он не мог прийти в себя. Шторы вместе с тюлем взвились к потолку, необычайно сильный порыв ветра ворвался в комнату, натворив в ней изрядного беспорядка. Газеты смело на пол, да и другие бумаги не остались на своих местах. Шторы, видимо с порывом сильного ветра, смели на пол цветочные вазоны, так что керамические черепки вместе с землёй и поломанными цветами лежали у окна.

На улице вновь поднимался, завывая, ветер. Но это – детали. Главное же то, что в комнату через балконную дверь пытался влезть какой-то толстяк. Одна половина его была уже в комнате. Пыхтя, втягивая в себя живот, помогая себе руками и ногами, медленно, но верно втаскивал он вторую половину. Наконец, старания его увенчались успехом, и перед Затюкиным предстал солидный мужчина лет этак сорока, в волчьей шапке, в дублёнке, серых брюках, заправленных в сапоги. Одежда его выглядела не очень опрятно, хотя было видно, что вещи все были очень дорогие.