Марина Арсёнова - Ребёнок обязан жить с матерью. Повесть

«Откуда она знает, что это тема мне близка?» – поразилась я. Я тогда мало кому рассказывала о своём детстве. И уж точно не писала о нём в «Фейсбуке», где состоялась наша переписка. У нас не было общих знакомых, и вообще она жила в другом городе. Я решила, что она всё-таки не знает – просто совпадение.

Текст был очень тяжёлым для меня и, к сожалению, написан плохо – я не смогла читать. Я ответила девушке, что с точки зрения аутотерапии написать такую книжку – полезное дело, но с читательской точки зрения всё по-другому смотрится, и рецензию на её книжку я сделать не смогу. Я не хотела её обидеть – какое-то время мы с ней ещё переписывались, но в том, насколько наши истории похожи, я ей так и не призналась.

Мне, честно говоря, не хотелось иметь с ней ничего общего. «Как можно всем рассказывать про такое? Зачем? Это же стыдно, стыдно!» – думала я.

Меня тоже били руками и ногами. Под столом, около батареи – во всех местах нашей квартиры. Меня била, толкала и пинала мать. Могла швырнуть в меня тарелку, книжку, пульт от телевизора. Я орала, закрывалась руками, убегала – она догоняла, загоняла меня в угол и била.

Меня тоже бил отчим. Но чаще они объединяли усилия: один держал, вторая била. Либо наоборот.

Было много побоев – и причин для побоев тоже всегда было много. «Умничаешь!», «Огрызаешься!» – причины. Не вынесла мусор – причина. Разбила салатницу – веская причина. Я посчитала, что салатница фигурировала в ссорах и побоях на протяжении семи лет.

Начиналось обычно так:

– Свет в туалете! – рявкал отчим, потому что я забывала нажать на выключатель, выходя из нашего смежного санузла.

– Но он не мотает даже. Ты же сам вставил в счётчик булавку, – «умничала» я, но выключала.

– А ну иди сюда! Огрызаться мне будешь! – тут он подлетал со красным лицом и больно хватал меня за плечо.

– Лёня, не трогай говно – вонять не будет! – орала из комнаты мать.

– Сама ты… – начинала я, всхлипывая. И сразу понимала, что сейчас будет.

И это, конечно, начиналось!

– Щас я тебе покажу, кто тут умнее! Ира, доставай ремень!

Отчим тащил меня в комнату, переворачивал на диване и лупасил офицерским полосатым ремнём «по заднице» – а мать держала. Но мог и ручищей. Отчим раньше был военным и потом пару лет служил в милиции. Я страшно боялась его и понимала, что заявлять на него бесполезно – своего не накажут.

Надо сказать, мать никогда не била меня пьяной. Когда она напивалась, я вообще не слишком её интересовала. Мать включала Аллегрову и плакала или уходила к соседям или просто сразу засыпала. Часто она звала каких-то друзей, они пили на кухне. Пьяной мать, наоборот, бывала ко мне добра.

– Марианна! – звала она.

– Я – Марина, – злилась я, заходя на кухню.

– Я хотела назвать тебя Марианной. Мариной тебя назвал отец.

– Ты уже говорила это.

– На, – потягивала она широким жестом купюру.

Я брала деньги и уходила. На кухне продолжалась пьянка: водка, закуска, сигаретный дым, Аллегрова. Наутро – гора грязной посуды, окурки, пустые бутылки под столом. Через день она всё убирала и делала вид, что чистота – это её второе имя. Например, могла избить меня за то, что я уронила на пол кусок хлеба.

Били тогда многих моих ровесников: за отметки в дневнике, за опоздания, за матерные слова. Кому-то давали пощёчину или подзатыльник, кого-то били ремнём по попе. Признаваться в этом в компании было как-то стыдно. А некоторых не били – и я, конечно, завидовала. Меня били безо всякой логики, по вдохновению. Отметками моими мать не интересовалась. Опоздания оценивались по-разному: в пьяном кутеже она могла и не заметить, что я пришла позже, чем обещала. А матерные слова я все узнала от неё.

***

Лет с одиннадцати я стала давать сдачи. У меня есть шрам от её ногтя на ладони – это одна из первых драк, когда я не просто закрывалась руками, лёжа на полу, – а взяла и сильно её поцарапала. Она в ответ – меня. Отбиваться было сложно, особенно когда с нами жил отчим – вдвоём они всегда были сильнее. Благо, они часто ссорились и на время разъезжались. Лет в пятнадцать я стала настолько сильной и бесстрашной, что дала сдачи самому отчиму – отпихнула его ногами в другой конец кухни. Но потом, конечно, мне только хуже было. Зато мать на меня где-то с этого возраста перестала нападать. В этом смысле стало легче.

Три сестры в Москве убили своего отца, который избивал и насиловал их. Сестёр готовы подсадить на много лет, и широкая общественная поддержка не помогает. Многие говорят: «Мы – сёстры Хачатурян», имея в виду нечто образное, – а у меня действительно есть подобный опыт. Я решаюсь рассказать об этом публично, хотя мне трудно даются такие признания. Это читают не только друзья, но и коллеги, клиенты, незнакомцы.

Хотела ли я поступить с ним так, как сёстры Хачатурян поступили со своим отцом? Да. Побои отчима были унизительными, болезненными и безнаказанными. Я мечтала, что осмелюсь подойти к нему в темноте, храпящему и такому отвратительному, ударю кухонным ножом в шею – и если он не умрёт, то хотя бы больше не осмелится меня трогать. Но потом представляла себя в детской колонии – и понимала, что я этого никогда не сделаю. Не из жалости к отчиму, а из трусости.

И, надо признать, такого ада, как у них, у меня всё-таки не было. А ещё отчим с матерью часто расходились – и он месяцами жил отдельно.

Мне несказанно хочется, чтобы у нас в стране домашних садистов сажали, чтобы соседи вызывали полицию, как только услышат крики, чтобы родственники забирали детей из таких семей, а не делали вид, будто не в курсе. Я рада, что появились фонды помощи жертвам. Я всё ещё надеюсь, что сёстрам не придётся провести долгие годы жизни в тюрьме.

Лет до десяти я не стеснялась рассказывать ровесникам и взрослым о том, что происходит со мной дома.

Однажды к матери пришла подруга – они долго болтали на кухне и наконец позвали меня обедать. Мне было лет шесть: я съела суп и сползла под стол, чтобы сидеть там и слушать «взрослые разговоры». Подруга погладила меня по голове.

– Ого, откуда у тебя такая шишка? – удивилась она.

– Мама побила, – простодушно ответила я.

– Ой, да случайно ударилась, – стала отпираться мать.

– Нет! – закричала я, высовываясь из-под стола. – Это ты меня побила!

Мне стало обидно, что она врёт, и я начала всхлипывать. Мне хотелось, чтобы её подруга обязательно мне поверила и меня пожалела. Я прижалась к ней. Подруга была хорошая, ласковая, она меня молча обняла.

– Ну, ладно, ладно, – согласилась мать и похлопала меня рукой по плечу как бы в качестве извинения.

Позже я стала стыдиться того, как живу. В школе я об этом молчала, но близким подругам я иной раз скороговоркой рассказывала, что моя мать – алкоголичка, что она бьёт меня, обзывает и унижает, может выбросить игрушки с балкона, достать из шкафа мою любимую вещь и порвать её. Подружек потрясали эти истории, они передавали мои словам родителям – и те часто готовы были оставить меня у себя на ночь, покормить, как-то приободрить.