Татьяна Кошман - По ту сторону лжи

Бабушкин дом встретил нас закрытыми ставнями, но двор не выглядел заброшенным, а даже наоборот: вдоль забора тянулись к солнышку подростки-подсолнухи, у порога клумба с петуниями, а между двумя яблонями, маленьким кусочком неба, голубели нежные незабудки. В палисаднике, млели на солнышке бархатные листья редиса, бодро зеленел лучок, а на огуречных плетях висели маленькие пупырчатые огурчики. Баба Тася постаралась, наша соседка и бабушкина подружка. Вдыхая терпкий аромат укропа и полыни, (откуда полынь?) мы с сыном шли по широкой дорожке, ведущей к крыльцу, волоча за собой наши баулы с «самым необходимым», которого, как всегда, оказалось больше, чем мы надеялись.

– Давай, сынок, окна откроем, сумки занесём, и к бабТасе.

– Ага, – Мишка деловито возился с замком, это была его привилегия, или почётная обязанность, и он её с удовольствием выполнял. Ключ щёлкнул в замке, и мой взрослый сын гордо отошёл в сторонку, пропуская меня вперёд:

– Мам, можно я ласточек посмотрю? – Мишка, от нетерпения, приплясывал на месте. Ласточки каждую весну гнездились у нас в сараюшке, и, так как другой живности у нас не имелось, чувствовали они себя там превосходно, спокойно выводя своё потомство. А Мишка любил за ними наблюдать, и каждый раз, когда мы приезжали в деревню, первым делом бежал смотреть ласточек: всё-ли в порядке?

– Иди, только быстро, ты же знаешь, баба Тася обидится, – это был тоже, своего рода, ритуал: даже не распаковав сумки, мы шли к бабе Тасе, пить чай и рассказать свои новости. А она, в свою очередь, щедро делилась информацией о том, что произошло в деревне в наше отсутствие. Как я уже говорила, баба Тася была соседкой и лучшей подругой моей бабули.

На первый взгляд, у них не было совершенно ничего общего: бабушка была на девять лет старше, всю свою жизнь преподавала русский язык и литературу в школе, носила звание «Заслуженный учитель России», и вообще, была интелегенткой до мозга костей, как внешне, так и по содержанию. БабТася имела за плечами восьмилетнее образование, работала, до самой пенсии, колхозной кладовщицей, не отличалась изысканными манерами, но обладала огромной житейской мудростью и смекалкой. Знали они друг друга почти с сотворения мира, и были неразлучны. Когда, семь лет назад, моя бабушка умерла, именно бабТася занималась организацией похорон, и помогала мне пережить это страшное время. БабТася была, для нас, совсем как родная, Мишка в ней души не чаял, как, впрочем, и она в нём, называл её бабулей, и хвостом таскался за её внуком, Славиком, парнем двадцати двух лет, который когда-то хвостом таскался за мной. Мать Славика, единственная дочь бабТаси, выросла непутёвой, как говорила сама бабТася, с шестнадцати лет, время от времени, пропадала неизвестно где, в семнадцать – родила Славика, и когда мальчишке не было ещё и года, изчезла окончательно, оставив сына на попечение матери. БабТася пыталась сначала найти её через знакомых, потом подала в розыск, но всё безрезультатно. О дочери ни с кем, кроме бабули, не говорила, очень переживала, и растила внука, который свою мать, естественно, совсем не помнил, рос весёлым и счастливым, любил свою бабушку Тасю, а нас с бабулей, а позже и с Мишкой, считал самыми близкими родственниками.

В заборе, отгораживающем нашу усадьбу от соседской, с незапамятных времён имелась калиточка, к которой вела, обрамлённая по краям спорышём, тропинка. Едва сын открыл калитку, заливаясь радостным визгом, и отчаянно виляя хвостом, к нам бросился огромный пёс. Мишка обхватил его голову двумя руками, радостно завопил:

– Тишечка, ты меня не забыл? – на что пёс, видимо обрадовавшись что Мишка его тоже не забыл, от избытка чувств повалил его на траву и начал облизывать, повизгивая от счастья. На шум, на крыльцо вышла бабТася, всплеснула руками и заторопилась нам навстречу, вытирая на ходу руки о фартук и причитая:

– Да родненькие вы мои, Мишенька, Анютка, ну наконец-то…

После десяти минут объятий, причитаний, радостнных воплей, поскуливаний и прыжков, с попытками лизнуть вновьприбывших непременно в лицо, более или менее успокоившись, мы уже сидели на пахнущей пирогами, борщём и корицей одновременно, кухне, и пили чай. Точнее сказать, Мишка с бабТасей пили чай, я пила кофе, который в этом доме держали исключительно для меня, а Тишка и вовсе ничего не пил. Он положил свою огромную морду Мишке на колени, и смотрел на него с бескорыстным обожанием в умных собачьих глазах. Хотя, если быть до конца откровенным, обожание это было не совсем уж бескорыстным: время от времени оно вознаграждалось кусочком пирога или печенькой.

– Бабуль, а Славик приедет? – Мишка заёрзал на стуле.

– Конечно, он уж и снасти все приготовил, сказал: «Скоро Мишка приедет, на рыбалку его возьму!»

В ту же минуту «всё смешалось в доме Облонских», вернее у бабТаси на кухне: счастливый Мишкин ор, радостный лай Тишки, и причитания бабТаси, тщетно пытающейся их утихомирить…

Как же я люблю утро в деревне! Что может быть лучше чашки крепкого, горячего кофе, ранним утром, когда проснулись только я и птички, а вид с террасы такой, что дух захватывает. И вот сижу я такая расслабленная, наслаждаюсь чудесным видом и напитком Богов, щурясь от яркого солнышка, и вдруг в эту идилию врывается пронзительный, до боли в ушах знакомый, визг:

– Анькаааа! Совесть есть у тебя? Второй день в деревне, а к лучшей подруге зайти не надо?

Наташка, моя деревенская подружка, неугомонная и энергичная, с голосом, который по децибелам может перекрыть только мой сын, а по противности никто, уже поднималась по ступенькам ко мне на террасу, сердито потряхивая чёрными кудряшками.

– Я тоже рада тебя видеть, Наташ. Кофе хочешь? Только не ори пожалуйста, Мишку разбудишь и тогда я точно оглохну: вас двоих сразу я не вынесу!

Наташка уселась в плетёное кресло, закатила глаза, одновременно сдувая упавший на лицо локон, и томно изрекла:

– Ну давай кофе, коль совести нет!

– Oставь, пожалуйста, мою совесть в покое. – я поставила перед ней чашку, и налила кофе. – Сейчас принесу тебе чего-нибудь сладенького.

Через минуту перед Наташкой уже стоял поднос, на котором аппетитной горкой громоздились всякие вкусности, и она, уплетая угощение, трещала:

– Представляешь, подорвалась в шесть утра, только чтобы с тобой повидаться – тебя ведь не дождёшься. А мне Стас вчера сказал, что ты приехала, ну думаю, пораньше встану забегу перед работой – я же знаю, что ты с утреца кофеёк попиваешь с видом на речку. Цени, целый час от своего драгоценного сна оторвала, а ты меня знаешь: сон для меня святое!

– Да уж, знаю! Ну и к чему такие жертвы? Мы на все каникулы приехали, ещё наболтаемся…

– Ой, Ань, ты ж ничего не знаешь, я же завтра на три недели уезжаю. На курсы повышения квалификации! Прикинь, эта старая грымза, ну Вера Степановна, наконец-то уходит на пенсию. И Павлюченко меня на её место назначает. Так что я теперь главбух! Только вот на эти долбанные курсы съезжу…