Павел Шалагин - Позволь реке течь. Роман для тех, кто хочет быть счастливым

– Слушай, это все здорово, конечно, звучит, но что с этой женщиной не так? Она наркоманка? Или пьянь? Почему ты ей-то не помогла?

– Нет. Она не наркоманка и не пьянь. Просто она спала. Разморило её. А если б я подошла, она бы проснулась.

– И это все? В этом причина? – моему удивлению не остается предела.

– Да, – спокойно отвечает она.

– То есть ты считаешь, что из-за боязни ее разбудить можно отказаться от благого поступка? – ее слова возмущают меня до глубины души.

– Руслан, милый, я так не считаю. Но пускай немного поспит… А мы с тобой на обратном пути обязательно дадим ей денег. Хочешь, даже ты дашь. Непосредственно.

– Да, но… Но она же может уйти куда-нибудь… Ее могут прогнать. Не знаю… Ещё что-нибудь может случиться непредвиденное… В конце концов, мы можем попросту прийти поздно…

– Успокойся! Ничего такого не случится, и никуда она не уйдет, поверь мне. Да и, вообще, делать добро не может быть поздно!

Она произносит это с такой уверенностью и стальной твердостью в голосе, что я с глубоким уважением кидаю взгляд на эту крошечную, но такую неимоверно сильную девушку. «Делать добро не может быть поздно» – и, кажется, эти ее слова отпечатываются в моей голове на всю жизнь.

Шкипер, его родители, Лика и даже ее сын Арчик кормят меня, терпят и заботятся обо мне так, словно я член их семьи. Душевная сердечность прямо-таки выливается из их поступков, сочится из взглядов, целиком и полностью покрывая меня ореолом спокойствия с головы до ног. В их расположении есть нечто большее, гораздо большее, нежели обыкновенная дружба… Правда, я не берусь давать этому отношению (которое с моей стороны абсолютно взаимно) какое-либо точное определение. Порой, по остаточной эгоцентричной привычке персонализируя все происходящие со мной события, я думаю, что в таком вот человеческом взаимодействии должна быть и доля какой-то моей заслуги. Однако тут же пытаюсь избавиться от этого идиотского навязчивого «я» и более не развивать подобных мыслей.

Но вот от нехорошего чувства стыда, зреющего где-то внутри, мне избавиться не так-то легко. Тем более, на фоне этих возвышенных и во всех смыслах приятных взаимоотношений. Ведь мы с Элом хоть все из себя такие Ликины друзья-друзья, но все же не ближайшие родственники. И мне очень хочется отплатить этим людям хоть чем-нибудь – стать для них полезным и, возможно, в чем-то даже незаменимым…

Воодушевившись этой мыслью, я всячески порывался помогать по дому. Начал я с того, что стал мыть за всеми посуду после еды. Но спустя три дня Анна Николавна, внимательно следившая за мной, не выдержала и тактично, но строго заметила, что дело пятнадцати минут не стоит двух с лишним часов адских мучений, чем крайне меня раздосадовала. Тогда через несколько дней в моей голове созрел новый план, который, тем не менее, потерпел столь же сокрушительное фиаско. Очередная предпринятая попытка казаться нужным заключалась в том, что я старательно и с небывалым рвением начистил до блеска самую большую и грязную сковороду металлической губкой. Сковорода оказалась тефлоновой… С тех пор, дабы, видимо, охладить мой пыл к различного рода «помощи», мне торжественно доверяют выносить мусор. В принципе, доложу вам, это меня устраивает.

Но сегодня, к счастью или к сожалению, звезды сложились так, что выдавшийся день даровал мне возможность снова доказать свою небесполезность. Я имею в виду этот самый поход на рынок! В принципе, Лика обычно не берет меня с собой. Она говорит, что я своей наглой мордой, косой саженью в плечах и громадным ростом распугиваю все скидки. И, в общих чертах, я разделяю ее точку зрения – мне за красивые глаза однозначно ничего не светит. Однако ж выбора у нее нет – Эл ещё, а Шкипер уже не в состоянии составить ей компанию. Поэтому я покорно, как бычок на привязи, тащусь следом за ней по этому адскому пеклу.

К тому моменту, когда мы, наконец, попадаем под стеклянный купол рынка, до тошноты заполненный отвратной эклектикой наслаивающихся друг на друга запахов, моя спина и подмышки становятся темны, словно классический «шварцбир». Но Лика порхает между прилавками, как мотылёк – приценивается, принюхивается, всматривается, иногда пробует. Она словно оказалась в своей стихии, прекрасно чувствуя себя среди разлагающихся фруктовых и мясных трупов. И я еле поспеваю за грациозными движениями ее маленького хрупкого те́льца.

В один из моментов увеличения массы переносимого мной груза путем упаковки в сетку десяти килограммов картофеля я всё-таки умудряюсь поймать ее за локоть:

– Слушай, а у тебя не бывает ощущения, что ты заблудилась?

– Нет, я хорошо ориентируюсь на этом рынке – знаю, где что лежит, и у кого что лучше. Я тут не в первый раз, – начинает тараторить она. С ней всегда так – она то зависает, то куда-то торопится, будто ей кажется, что этой жизни недостаточно, и нужно успеть вобрать в себя как можно больше впечатлений, эмоций и информации. Не терпит она пространных размышлений и лирических отступлений. Вот и теперь, не дослушав мою мысль, начинает излагать то, что ей кажется верным. Но я останавливаю её жестом:

– Нет, я не это имею в виду… Я говорю про чувство гармонии и умиротворения. Про чувство дома , понимаешь? Ну, так, будто ты хочешь вернуться домой, но не знаешь где это…

– Не, у меня такого не бывает. Я везде дома!

– А вот у меня такое чувство постоянно… Знаешь, люди приходят в мою жизнь и уходят. Оставляют после себя незаживающие раны или совсем не запоминаются. Но, так или иначе, никто из них не в силах заполнить моей внутренней пустоты…

– Угу, – Лика с прокрутом срывается с низкого старта, и я снова пытаюсь не отстать от нее, на ходу продолжая начатый диалог:

– Так много людей кругом… Я говорю с людьми… Люди много говорят! Неприлично много… Но никто из них не в силах ответить, зачем он живет. И я все чаще склоняюсь к мысли, что мое пребывание тут тоже бессмысленно. Да и сама по себе жизнь становится тусклой и неинтересной, как заезженная пластинка в давно гастролирующем шапито. Существование сводится к пребыванию внутри себя и перевариванию собственных мыслей и эмоций. А желание разбить эти цепи и вырваться, наконец, на свободу, наружу – туда, где мне будет хорошо – это желание с каждым годом, да что там! – с каждой секундой разрастается в геометрической прогрессии, заполняя все мои рецепторы своим слащавым ядом одиночества. Понимаешь?

– Да, – кивает она, останавливаясь настолько резко, что мне требуются недюжие усилия, дабы не впилиться в нее с размаху. – Слушай, как ты думаешь, надо брать абрикосы или вечером у кого-нибудь в саду нарвем?

Абрикосы??? Какие на хрен абрикосы? Я тут толкую ей про свою жизнь, про своё мировоззрение, а она беспокоится о каких-то там абрикосах. Черт возьми, она вообще меня слушала? Или я разговаривал сам с собой?! Как же некрасиво так поступать… Впрочем, чего ещё ожидать от хорошенькой женщины. Она и вопросом-то таким никогда не задавалась.