Иван Ленивцев - Я своих не сдаю

Эх, Валюха, Валюха! Как я тебе завидую, что ты одна жила! Надеюсь, и сейчас одна? Если так, то ты у меня молодец! И дочку одна воспитала, и на ноги ее одна поставила, я всегда твою Жанну своей Дашке в пример ставила: она у тебя и отличница, и трудяга, и хозяйка отменная. А все почему – потому что ты поднимала ее, растила, воспитывала одна, без мужика. А был бы у тебя мужик – неизвестно, что бы еще получилось, потому как от наших мужиков одно жизненное расстройство и боль душевная. Да и вообще, пошли они все! Сама знаешь куда.

Осенью, я должна вроде как на пенсию идти (если считать по морскому стажу). Собираюсь, только вот еще неизвестно, пойду ли – пенсионный стаж вроде как прибавили на пять лет, хорошо еще что не на восемь. А вдруг я под эту надбавку попаду? Что тогда? Ой, как мне смешно будет, хоть падай: двадцать с лишним лет морю отдала, сама как сельдь просолилась, здоровье считай на этих железных посудинах потеряла – и вот на, получи от родного государства подарочек: иди еще пять лет хлебай туман, закусывай селедочкой и вспоминай злым матерком всю депутатскую шарагу, принявшую закон о пенсиях. Нормальненько, да? Я как вспомню про эти пять добавленных лет – пять! – что предстоит мне еще на железном корыте качаться – так у меня сразу и поджилки трясутся, и душа в пятки уходит. Ей-богу уходит! А если бы все восемь? Валюха, ты вспомни путину! Рыбы – чертова пропасть! И мы по двадцать часов на ногах, с ножами в руках, без нормального сна и отдыха! Соленая вода, рыбья кровь, внутренности, чешуя! О! И мужицкие команды: «Шевелись, девки! Стране нужна рыба!». Не приведи Господи, как тяжело было! Сейчас вспоминаю, а самой мурашки по коже бегут. Бр-р! А с другой стороны, вернуть бы те годы, окунуться бы хоть на несколько часов в то оставшееся далеко позадивремя. Ох, как весело мы жили! А почему? Да потому что молоды были, здоровы, беззаботны. Молоды и бесшабашны! Нам было по двадцать лет, впереди – вся жизнь! Тогда мы другими глазами смотрели на окружающий нас мир, легкомысленными, что ли? Однако верили – будет и на нашей улице праздник. И сами себе этот праздник устраивали. Помнишь, как мы пьяному второму механику Кузину, вместо молоденькой Светки-конфетки подсунули Веру Сергеевну, у которой в тот день именины были, мы ее с круглой датой поздравляли, с шестидесятилетием. А смеху-то было поутру, смеху! Механик побежал к капитану жаловаться на нас, мол, обманули мы его, утиль-сырье подсунули. Капитан прогнал его со словами, что не все коту Масленница. Помню, над тем механиком экипаж потешался до конца рейса, пришлось бедолаге списаться. Зато наша баба Вера вернулась поутру, страх какая довольная. Я слышала, что она недавно умерла. Жаль, хорошая была бабка, и пожила довольно много годков, нам с тобой столько вряд ли светит; уж мне-то, точно.

А Любку Базаркину помнишь? Ну та, что на спор со все палубной командой за неделю переспала. Недавно встретила ее в супермаркете на Светланской. Сдала наша Любка, ох сдала! Детей у нее, как ты помнишь, никогда не было, со своими бессчетными мужиками она давно разбежалась, живет одна-одинешенька. Говорит, пытается на плавбазе в море уйти, однако не берут – дескать, нам старух не надо. Представляешь, по понятиям кадровиков, женщина в сорок пять уже старуха и путь ей на море, на судно заказан. По ихнему получается, что мы с тобой уже старухи! Так что ли? Ну не сволочи ли эти кадровики, а? Еще какие! Вот из-за таких бездушных бюрократов ржавеет наша Любаша на берегу, получает пособие и плачет, и грозится руки на себя наложить, в волну морскую броситься. Ну не дура ли, а? Я ее жалеть давай, уговаривать, мол, сейчас у всех жизнь такая. Так она еще сильней заревела, на нас стали внимание обращать, даже охранник подошел. Отшила я его по-нашенски, по-морскому (ты знаешь, как я это умею делать) и принялась Любке про свою сегодняшнюю жизнь рассказывать. Все ей как на душу выложила: и про то, что работаю я уборщицей, в одной фирме полы мою, что работу свою ненавижу, иду на нее как на каторгу, получаю копейки, заколебалась каждый день бегать в поисках дешевых продуктов, короче, не жизнь у меня – сплошное выживание. Про детишек своих непутевых рассказала, про мужей всю правду выложила, и гляжу – глазки у моей Любы разгорелись, ожила бабенка, заулыбалась и даже пригласила меня зайти в кафе пропустить по рюмашке за встречу. Поняла дуреха, что есть люди, которым живется гораздо хуже, чем ей. Выпили мы с ней по паре стопочек, она и говорит мне, что мечтает куда-нибудь уехать из Владивостока, чтобы не видеть и не слышать ни прибоя морского, ни гудков пароходных. Только вот куда уехать, а главное – на какие шиши?

Валюха, признаюсь тебе, я об этом тоже мечтаю. Засасывает нас и море, и деньги большие, и жизнь судовая, пусть и трудная, но беззаботная. Тебе хорошо, ты вовремя концы обрубила – уехала, спряталась в своей Вологде, где и про море, наверное, забыла, и в ус не дуешь, живешь в свое удовольствие. А мы тут за тебя отдуваемся, каждый день шум прибоя слышим, гудки пароходов, крики чаек, видим туманы… пропади они все пропадом! Скажешь: да брось ты это чертово море, этот бандитский Владивосток! Легко сказать – брось, а у меня ведь здесь трехкомнатная квартира, дача, машина, гараж, дети. Дети, пусть и непутевые, но они мои, мои! Пробовала я вдали пожить, целый год в Южной Корее проработала. Плавбаза в Пусане на ремонт встала, наши разъехались кто куда, а меня попросили одной хозяйке магазина помочь за восемьсот баксов в месяц. Я согласилась, деньги неплохие, работы я не боюсь. Однако работать пришлось с раннего утра до позднего вечера без выходных-проходных. Только и слышала от хозяйки: «Лю-ба! Сделай то, сделай это!» Ни минуты покоя, только сядешь перекурить – хозяйка тут как тут. Достала меня эта старая грымза провонявшая чесноком и ихней капустой чимшой, ей-богу достала! Как я вытерпела, как не сорвалась-не знаю. Должно быть, кто-то свыше меня уберег. Представляешь, год в Корее прожила, а дальше соседней улицы ничего не увидела. Как тут не вспомнить наше крепостное право, восстание Пугачева и прочих недовольных. Поневоле вспомнишь. Так-то вот моя милая Валюха! Корея, вроде, демократическая страна, а я в ней ощущала себя рабыней Изаурой. Еле-еле год отработала. Зато домой с деньгами вернулась. И сразу же хочется спросить: ну не дуры ли мы, бабы? Уж я – точно дура. На радостях купила Славику новенькую «Тойоту», думала, вернется с лагеря – отблагодарит. Как же, отблагодарил, стыдно было в баню сходить попариться, вся в синяках была от его благодарности. Эх, Валюха, Валюха, и вправду уехать бы куда подальше, где нет ни злобных Славиков, ни тупых Корневых, ни воровитых детишек, ни жизни проклятой. Видишь, до чего я дожила, готова сбежать даже от собственных детей! Ну, а что еще делать, разве у меня нормальная жизнь? Сплошное существование, даже нет-прозябание.