Ирина Говоруха - Гинеколог. История художницы

– Как вас только земля носит? Здесь же маргаритки!

Ее мама, не выспавшаяся, в платке, завязанном, как у Солохи, собирала «тормозки». Он настойчиво просил погладить белую рубашку. Она выключала сковородку, на которой жарилась дичь, и бежала за утюгом. Набирала полный рот воды и брызгала практически паром.

Девочки торопились в школу, размахивая портфелями, и секретничали. Мынька иной раз спрашивала:

– А твои родители спят вместе?

Мира равнодушно смотрела в сторону:

– Ну да.

– И Оксанкины тоже. А мои – в разных комнатах.

Потом наклонялась и выискивала в бантах Мирино ухо:

– А ты видела, как твои целуются?

Мира терпеть не могла подобные разговоры. Ну, да, видела однажды. Ее уложили спать, а она тихонько встала и пробралась на кухню. Они стояли у окна и целовались. Мама странно запрокидывала голову, будто захлебывалась, а отец настойчиво просовывал ей в рот язык. Она тогда твердо решила, что поцелуи – это фирменная мерзость. Как и мамино поведение. Время от времени она подходила к отцу с просьбой застегнуть бюстгальтер или молнию на платье, и однажды Мира не выдержала:

– А почему, когда папы нет, ты легко справляешься сама?

Мама тогда щелкнула ее по носу и кокетливо пропела:

– Много ты понимаешь.

У Мыньки месячные начались раньше всех – еще в десять лет, и когда ее вызывали к доске, просила:

– Посмотри, у меня все чисто?

Мира завидовала. Подкладывала в трусы вату и тоже ходила, как и другие девочки, походкой пьяного матроса. А когда подружки узнали о существовании презервативов – начался большой шмон. Каждая считала своим долгом найти их у родителей и пересчитать, а потом разделить на количество дней. Искали повсюду: в комоде с бельем, в аптечке и в коробках с документами. Хвастались. Старались тайком вынести на улицу. У Мириных родителей презервативы напоминали пулеметную ленту, а у Мынькиных хранились в белой плотной коробочке с пунцовыми ягодами боярышника.

У них не было друг от друга секретов, кроме одного единственного. Однажды Мира подслушала родительский разговор, и ее мир рухнул, как тонкая бесфосфорная яичная скорлупа.

В тот день мама пришла поздно, уже заканчивалась программа «Время». В школе праздновали День учителя, и от нее пахло вином. Она, не снимая пальто, прошагала на кухню, села на табурет и посмотрела на отца долгим тягучим взглядом. Тот не выдержал и уставился в тарелку, энергично вымакивая хлебом селедочный рассол.

– Ну, ты хоть ее любишь?

Он сделал страшные глаза, приставил палец к губам и кивнул в сторону Миры, которая складывала в комод гольфы. С силой закрыл дверь и больше она ничего не слышала.

Мира поначалу следила за отцом. Вынюхивала. Караулила возле казармы. А потом, увидев, как он идет с Рахманиншей и подносит ее руку к своим губам, закрылась от мира еще на один накладной замок. И ни с кем этим не поделилась, даже с Мынькой.

Через несколько лет случилась вторая беда. Девочки только перешли в десятый класс и еще даже не успели переписать расписание уроков. Мынькин отец, как всегда, в пятницу, достал камуфляжный комбинезон, сменное белье и попросил зажарить курочку. К понедельнику он не вернулся. Во вторник утром забили тревогу, и соседи вышли прочесать лес. В среду на поиски отправили солдат из воинской части, и Мира забрала Мыньку к себе ночевать. А в четверг ее папа позвонил и сообщил, что уехал на север и что у него другая женщина и другая, более перспективная работа. В трубке трещало, взрывалось, квакало, будто он звонил с войны, и Мынькина мама заплетающимся языком еле выдавила:

– А как же я?

Он выдержал положенную в таких случаях паузу:

– А что ты? У тебя живность, магазин, генеральная уборка. Дети, в конце концов.

И она обреченно кивнула. Действительно, не поспоришь. У нее бройлеры, неубранные тыквы на огороде, старшая дочь – в предвыпускном классе. А что ему? Он – мужчина…

Мынька очень переживала. Пряталась в кладовке и плакала. Забросила рисование и больше не садилась за фортепиано, чтобы сыграть одним пальцем мелодию из «Гардемаринов». А потом встретила своего «Кузнечика».

Люська была третьим ребенком в семье, и ей прощалось многое: двойки, «плохие» парни и банальная лень. Она не умела кататься на велосипеде и постоянно теряла равновесие, заваливаясь то вправо, то влево. Терпеть не могла рисовать натюрморты и приходила в бешенство от эмалированных кувшинов, гипсовых губ, привядших жасминовых букетов и надкусанных яблок. Все блюда ела ложкой – от борща до винегрета, виртуозно складывала чемодан так, чтобы ничего не мялось, обожала запах новой клеенки, жутко храпела во сне и никому не отказывала в сексе. Первый парень, обративший на нее внимание и продемонстрировавший серьезные намерения, уже на втором свидании тискал ее груди и по-хозяйски шарил в специально надетых для этого свидания трусиках.

Девушка казалась безобидной, щедрой и очень домашней. Днями напролет сидела на диване и вышивала картины, футболки и пояса. Подергивала ногой, чтобы та не затекла, трескала шоколадные конфеты и смотрела одним глазом в телевизор. В ячейках от яичных лотков хранился бисер. Чешский – очень дорогой и совсем дешевый – китайский, взрывающийся стеклянной пылью.

Она обожала рукодельничать, особенно любила вышивку пайетками и лентами. Тащила с моря чемодан камней, чтобы смастерить ортопедический коврик. Всюду развешивала кружевные абажуры из воздушных шаров, клея и пряжи. Вязала миллион полезных для дома вещей: вазочки, подставки под горячее, круги из старых тряпок и свитера для чашек, чтобы те могли подольше сохранять тепло. Шила лоскутные покрывала и сумки. Делала цветочные обручи из пластиковых бутылок. Мастерила рамочки из ракушек, рождественские носки, венки и декоративные светильники. На все дни рождения дарила бонсай, фенечки, чехлы для ключей, брелоки, броши и даже бисерные яйца.

Училась еле-еле, и на столе неделями пылились учебники по истории Украины, праву и перспективе. Ей совершенно не давались науки, и мама регулярно заходила в комнату, продавливала диван и поучала:

– Ну, что я могу тебе посоветовать? Самое главное – приручить хорошего мужика и удачно выйти замуж. Слишком образованной это сделать даже труднее, а все, что нужно женщине – ты давно умеешь. Я как увидела твоего отца – обомлела. Красивый, смуглый, вылитый цыган. По субботам выходил на улицу с баяном и пел. Знал сотни частушек, прибауток, и его всегда приглашали на свадьбы. А когда выводил «я эту розу сорвать готов, но побоялся ее шипов» – все плакали вот такими слезами.

И Рая показывала пол указательного пальца, чтобы не возникало сомнений в размере слез:

– Он тогда учился на бульдозериста, и я решила за него бороться. Начала с фаршированных перцев, вареников с капустой, рассольников. Кутала все это в махровые полотенца и таскала на стройку, где он проходил практику. И что ты думаешь – через полгода мы уже ждали первенца, хотя еще жили в общежитии в разных комнатах, а через пять лет вас уже было трое.