Ирина Мариловцева - Живу. Верю. Люблю. Надеюсь

И только баба Лёля в своём варианте как-то продлевала жизнь подлой предательнице Климовой – «вот она убитая ползёт». Я не очень хорошо помню, как бабушка её исполняла, но мама рассказывала, что эти авторские слова бабушка пела твёрдо и громко, убеждая слушателей, что у Мурки всё-таки был шанс спастись.

Ну, а самой любимой бабушкиной песней, которую она пела с компанией единомышленников и игроков в лото, была:

«Вот кто-то с горочки спустился,

Наверно, милый мой идет,

На нём защитна гимнастёрка,

Она с ума меня сведёт».

Меня к участию в посиделках не допускали – бабушке время от времени нужна была личная жизнь, которая заключалась в игре в лото «по копеечке» с подругами, угощении их ужином и исполнении любимых песен.

Пела баба Лёля хорошо, с душой, у подружек вырывалась слеза. А я, услышав, как из-за двери её комнаты доносилась эта песня, сразу представляла красивого солдата в «погонах золотых и красном ордене на груди» – деда Ваню, которого я никогда не видела, ведь он погиб в сорок втором, а похоронен был в могиле неизвестного солдата.

Замуж после этого бабушка не вышла, на руках остались дети – маме надо было учиться в медицинском институте, а дяде Боре – в ремесленном училище. Время было голодное, бедное, не до любви. Поэтому и «Защитну гимнастерку» баба Лёля всегда посвящала только одному человеку – Ване своему.

Бабушка и дедушка. Фото предвоенных лет.

Ещё и ещё раз размещу эту фотографию из лучших, счастливых времён бабушки и дедушки. Времён этих было немного, дедушка погиб в 1942 под Ржевом, городом, где полегло так много воинов, городом, который был воспет в стихах и песнях.

Не могу даже слова правильные подобрать, чтобы передать, как бабушке было нелегко. Двое детей: мама – с начала войны студентка медицинского, дядя Боря – младший – в ремесленное училище поступил. Бабушке приходилось… да как всем в то время. Как всем. Как всей стране, как каждому дому, двору, городу. И голодали, и жилы рвали на работе, и не знали, что такое «рабочий день подошёл к концу, извините, давайте перенесём на завтра». И ведь надо же – никогда я ни от бабы Лёли, ни от мамы не слышала упрёков в адрес Родины, за которую отдал жизнь бабушкин любимый Ванечка и мамин папа. Тогда, и во время войны, и после, за свой труд получали они награды – грамоты с портретами вождей. И гордились ими.

Как-то я, повзрослев, наслушавшись в курилках мнений об истории нашего государства, попыталась рассказать маме, как идеологически неправильно они жили, как заблуждались в своих убеждениях, в жизни, в доверии к партии, в безоглядном служении, ну, и так далее.. Мама тогда тихо, терпеливо, как-то очень спокойно сказала: «Ириша, ты уж не осуждай нас, пожалуйста, мы работали с утра до ночи, мы делали, что могли, мы все силы отдавали, только чтобы всё было хорошо, чтобы войны больше не было, чтобы люди жили в радости. И работали мы честно… Давайте теперь вы – и мы будем вами гордиться. А нам дай дожить так, как мы понимаем».

Я устыдилась тогда, правда. Я ведь знала и видела, как работала мама, как заслужила она свой орден Трудовой Славы, знала, скольких человек она спасала в своей больнице, помнила, как круглосуточно трезвонил у нас телефон…

Говорили, что мама очень на дедушку была похожа – и лицом, и характером. Он тоже был спокойный, тихий, умиротворял лихую и громкую мою бабу Лёлю, очень любил семью и свою дорогую жёнушку. За них и воевал, за них и положил голову. За них и за Родину. И вечная ему память.

История такая: у мамы до папы был жених. Перспективный такой (так его описывала бабушка – ну, понятно, не то что наш «артист»), кажется, лётчик или кто-то, связанный то ли с космосом, то ли с авиационной промышленностью. Точно не знаю, это была семейная тайна, и подробностей мне узнать так и не удалось. Жил он, кажется, в Москве, а может, переехал туда от расстройства из-за несостоявшейся свадьбы. Невеста его бросила. Невеста – это моя мама. Дело было так. Мама пошла на очередную премьеру в наш драматический театр. В антракте один из актёров – обаятельный, улыбчивый, с прекрасными манерами – подошёл к ней и заговорил. «Ваша матушка дала моей маме выкройку халата, он ей очень понравился», – так начал папа свои маневры. Вот точно помню, что всё началось с халата. Но через три месяца (!) они поженились. Вот так и уехал тот «авиационный космонавт» в Москву, так и родилась я.

Когда я подросла, я поняла, за что мама полюбила папу. У него было невероятное, непобедимое обаяние. Из него струились стихи, которые он писал быстро, на любую тему, особенно ему удавалась, конечно же, любовная лирика. Будучи галантным кавалером, он вместо советского рукопожатия всегда целовал руки дамам, потому хотя бы, что это было принято в старом классическом театре. Ещё он рассказывал, что раньше были так называемые «фрачные» актёры. Они садились на стул по специальной схеме. Папа показывал мне, как это делается, а я старательно повторяла. Левую руку заводил за спину и захватывал невидимые полы фрака, жестом «откидывал» их, садился, правая нога оставалась в обычном положении, левая же уезжала далеко влево, посадка была грациозной, папа был неотразим! На все эти манипуляции должна была уйти секунда-другая, не более.

Вот его Хлестаков, сидит он изящно, как положено сидеть, когда откинуты полы фрака.

Папа тут – справа. В той самой «фрачной» позе …

Ну, бесполезные знания – тоже знания. Мне они не пригодились, но легли в сокровищницу воспоминаний о нашем с папой общении.

Подозревалось – особенно бдительной бабушкой! – что весь этот его джентльменский набор послужил причиной некоторых «послужных» романов. Я помню даже, как в папин театр поступила молодая актриса, блондинка, похожая на Мерлин Монро широко расставленными глазами и пергидролевыми волосами. Папа сразу затомился, написал венок сонетов, поэму, окружил диву своим обаянием… может, она и сдалась. Но т-с-с-с, а то бабушка восторжествует там, на Небесах, воскликнет: «Вот они, артисты, я ведь говорила!». Но я-то знаю, что для отца семья и, главное, я всегда оставались на первом месте. Какие стихи он мне посвящал! Как делился всем-всем-всем… Но это совсем уже другая история…

Я была существом пронырливым, подвижным, не знавшим укорота практически ни в чём, а бабушка любила беспрекословное подчинение, вот и вспыхивали между нами бои местного, квартирного значения с гонками, криками: «Тигра неблагодарная!!!» (тигра – это я, конечно!). Тигр в этой идиоме обязательно женского рода.