Юрий Меркеев - ГруЗдь моего настроения. Рассказы и миниатюры

Влюбленность, впрочем, была – она гнездилась в районе солнечного сплетения. Выше не поднималась. Хватала крепким крючком, вкладывала сгусток энергии в обойму, стреляла до глухоты быстро.

Прошла она тоже скоро. Так бывает. Рассеялась в эфирном пространстве ненаписанной сказки. Истекает из души только то, что вызревает годами, десятилетиями.

Так я ей потом и сказал:

– Наши отношения – не роман. Рассказ. И тот недописанный.

– Я это знала, – ответила бледная женщина с профилем мне незнакомым. – Ничего. Я поняла все раньше, чем ты.

И заплакала, зная, что я не могу выносить женских слез.

Денег у нас не было. Была работа, жилье и крепкое здоровье. Ольга учила детей в интернате для слабоумных. Подрабатывала массажисткой.

Я преподавал физкультуру, охранял склады с гуманитарной помощью, вел платную секцию бокса в единственной школе поселка.

В солнечные дни мы с Ольгой гуляли по рельсам почти до польской границы, собирали пижму и ездили в соседний город сдавать ее за деньги на аптечный склад. Не знаю, кто кого обманывал, мы аптеку, или аптека государство, – но от сбора сырья мы получали больше, чем две зарплаты педагогов. Вскоре лавочка, впрочем, прикрылась. Выживали, как могли. И тыквы с кабачками иной раз воровали с чужих огородов. Вместо чая пили траву. В гости приглашали приезжих из Самарканда, дивились их спокойствию, безмятежности, трудолюбию. И умению радоваться малому…

Ночь была особенно ветреная и черная, когда я оставил свой пост и забежал домой перекусить. Склады с немецкими кроссовками располагались в спортивном зале интерната. Около двух часов ночи я уже возвращался на пост.

Ветер выл, как собака.

Единственный фонарь у станции кто-то из местных разбил кирпичом.

Во всем поселке только семафорные мигающие блики. Окна в домах светятся, но далеко от железной дороги.

На мне синие спортивные штаны, кроссовки и черный джемпер. Сумка с провизией через плечо. Взял с собой четвертинку самогона от белоруса-соседа.

Ныряю во тьму. Звенят ключи от спортивного зала. Шумит ветер. Возле станционного магазина обострившийся слух угадывает какую-то возню. Нервы напряжены от неизвестности. Кто там? Что там? Кулаки плотно сжаты.

Кустарники кажутся людьми. Заколдованными странниками.

Из темноты на меня выскакивает плотная массивная фигура, размахивает руками и ногами, пытается меня сбить. Один удар рукой от неожиданности пропускаю, но тут же понимаю, что передо мной не совсем трезвый мужчина. Масса тяжелая, но рыхлая. Мат-перемат. Тельняшка без рукавов, армейские башмаки. Татуировка сверкает от случайного луча семафора. Рисунок размыт. Ничего, кроме фигуры, не различить.

Резко скидываю с себя сумку. Мелькает мысль убежать, но тело рефлекторно ускользает от ударов, бью со всей силы наотмашь правым боковым. Хрустит кулак, тело противника пошатывается, но не падает. Сразу добавляю прямой левый в челюсть и еще раз правый боковой. Тело падает навзничь, хрипит. Откуда-то появляется робкий свет и несколько пьяных фигур. Девушка и три парня. Парни местные. Ходят ко мне в секцию. Девушка склоняется над пограничником и начинает причитать:

– Убили! Сашку моего убили.

– Не убили, – отвечает один из местных пареньков. – Слышишь? Хрипит. Очнется. До заставы добредет. И передай солдатикам, чтобы заканчивали воевать с местными. Сейчас не забили. Потом убьем. Поняла?

– Убили, – пьяно воет девушка. – Сашку моего убили.

– Спасибо, что помогли, Иван Николаевич, – обращается ко мне подросток Коля. – Не знали, что с этим шатуном делать? Скоро на дембель. А он, сука пьяная, на местных парней с кулаками по ночам. Как на охоту. Теперь запомнит надолго. Танька влюбилась. Ходит за ним как тень, а он крутость свою дурную показывает. А вы его хорошо отделали. Профессионально. В нем кило сто, а вы с двух ударов.

Нагибаюсь за сумкой, проверяю дрожащими пальцами, цела ли бутылка самогона. Цела. Слава богу. Рука дрожит от того, что сломал какую-то костяшку на правом кулаке. Слишком сильно врезал. Не промахнулся. Попал, вероятно, в лоб.

– Смотрите, чтобы не уснул на рельсах, – обращаюсь я к подростку. – А мне пора на вахту.

– В милицию звонить? – спрашивает другой паренек.

– Не надо, Денис, пусть нормально на дембель отправится.

Денис – лучший в моей секции. Хулиган, уличный боец, черный копатель. Пока ничего больше о нем не знаю. Денис накаченный, рыжий, с позолоченной фиксой во рту. Спокойный. От силы природной.

Через полчаса сижу в каморке сторожа и пытаюсь унять нервную дрожь и ломоту в руке четвертинкой самогона. Вся анестезирующая теплота уходит на снятие боли. Остаюсь трезвым и злым.

Когда рассвело, понял, что руку сломал – она опухла и почернела. Перелом закрытый, но медлить нельзя. До рабочей смены в интернате два с половиной часа, а больница всего в двух кварталах. Рискнул. Побежал в приемный покой на процедуры. Оставил склад без присмотра.

Пока мне делали перевязку и налагали шину, несколько тюков с германскими кроссовками увели. Украли, то есть. Краем глаза я заметил, как какой-то странный утренний рыбак вел свой мотоцикл с коляской на холостом ходу. Запомнил номер мотоцикла.

Днем ко мне на квартиру приехал майор Кувшинников, главный милицейский человек в поселке, внимательно расспросил меня, дал понять, что ему известно про ночную драку с пограничником. Предложил работу в уголовном розыске. Но перед тем, разумеется, бумажная рутина, полугодичное обучение на ускоренных курсах школы милиции. Я согласился. Думаю, зацеплюсь за государственную службу, а там, как-никак, выплаты за звания, пайки и прочие привилегии. Надо было выживать.

Ольга засуетилась. Будешь при погонах, сможем приватизировать ведомственное жилье . Жилье вскоре приватизировали.

– Ах, какой красавец, этот Кувшинников, – шептала Ольга. – Седой, благородный, прямая спина. Не думала, что в этой дыре живут такие отзывчивые люди. И тебе помог.

– Угу. Хороший человек, ничего не скажешь.

Ольга засуетилась больше. Давай распишемся, как муж и жена, в поселковом совете. Ты скоро будешь олицетворять власть. Надо расписаться официально.

Не сужено было этому случиться.

Когда подходили к поселковому совету, Ольга попросила меня найти кустики, чтобы сходить в туалет.

– Потерпи, – ответил я. – Тут место святое. Кирха.

– Ну, конечно! – нервно ответила Ольга. – Одни стены и остались. Внутри пьяная молодежь. Ямки роют, ищут клад. Я не за серебром иду и не за старинным фарфором. Присяду возле тех кустиков, я быстро.

– Делай, что хочешь! – рассердился я. – Иди. Покараулю.

Поселковый совет был закрыт. Единственный на весь поселок туалет тоже.

На обратном пути Ольга случайно наступила на птенца грача и заплакала.