Наталья Загребина - Граммы для жизни

Потом она познакомилась с Марусей. И ее заточение стало намного легче. Она ждала Марусю в гости, и от этого ее остров стал для нее почти домом.

Однажды Маруся привезла в старой корзинке рыжий пушистый комочек – Афоню. Люсе было немного стыдно обрекать животное на одиночество, но он доставлял ей такую радость, что не было сил отпустить его.

Тогда Люсе пришлось выбросить кое-что из вещей, но она не жалела, потому что лишившись того, без чего как выяснилось, можно легко обходится, она обрела радость. Афоня был для нее другом, грелкой, ее воспитанником, постоянным сюжетом ее картин.

С этого времени Люся стала чувствовать себя как на чаше весов. Она все время подсчитывала килограммы, думала, как бы сделать так, чтобы получить равновесие. Весов у нее не было, поэтому она с нетерпением ждала приезда Комиссии.

Потом поменялись члены Комиссии. Те, другие, жалели ее, привозили подарки, хорошо относились, подбадривали, взвешивали все с помощью волшебства, – это было быстро (дом находился меньше времени под водой и не так пропитывался влагой) и не так унизительно.

А эта троица была как на подбор – Люся даже не могла сказать, что ее расстраивало и угнетало больше всего – высокомерие и злоба Колдуньи, беспомощная и тихая жалость Филадельфии Назаровны или липкие взгляды Ведьмака. Но именно в это время Люся заметила странную особенность острова – после их ухода, когда девушка злилась или обижалась на них, остров как бы отвечал на ее злобу, погода портилась, волны сердито набрасывались на прибрежные камни и яростно откатывались назад, терзая редкую траву и цветы. Люсе становилось неуютно и стыдно, она искала себе занятия, чтобы отвлечься, – раскрашивала дом, прибиралась, стирала, выкладывала камни на берегу пруда в узоры, вычесывала кота – и успокаивалась. И остров отвечал ей – она чувствовала. Но никому не рассказывала. Боялась, что ее примут за сумасшедшую и будут жалеть. А Люся не любила, когда ее жалели.

Люсе часто вспоминала то время, когда она была любима. Конечно, это было с мамой и папой. Просто о маме она запрещала себе думать – и получалось так, что хорошие воспоминания были упрятаны вместе с плохими, даже завалены ими, закрыты наглухо и спрятаны. Воспоминания о прекрасном времени, когда Люся безоговорочно и глубоко была счастлива, приводили с собой память о тех днях, когда все это было утеряно.

А Маруся напоминала ей это время, причем без всяких плохих впечатлений. Люся чувствовала ее любовь – пусть неуклюжую, властную – но любовь, симпатию, тепло. Потерять ее было также страшно, как и ту, родительскую. Ее нельзя было заменить жадным обожанием Ведьмака. Но с помощью Феди можно было выбраться с этого острова и отправиться на поиски настоящей, которую Люся еще помнила и держала внутри, как эталон.

Повторяя все это в памяти, девушка снова вспомнила Марусины слова, и ей показалось, что они произнесены также, как она когда-то кричала: «Несправедливо! Нечестно!»

«Маруся хочет мне помочь и сердиться от своего бессилия. Она хочет мне добра, так она видит его для меня. Ну и что такого, что Федя поживет здесь? Ничего не случится. Он сам предложил и ничего не попросил взамен. И она ему ничего не обещала…»

Уснуть не получалось.

Люся встала с кровати. В окно светила луна.

Девушка оделась и пошла на берег. Сильный ветер поднял волны, и они бились о камни как большие дикие звери. Лохматые облака неслись по ночному небу, и когда они закрывали луну, то все вокруг погружалось во мрак.

Ветер толкал девушку прочь с берега, хватал за волосы, а то вдруг стихал, как бы замирал. Пошатываясь под его порывами, Люся подумала, что она всегда жила, повинуясь своим внутренним порывам, своим чувствам. Чувству приязни или неприязни, справедливости или гнева. Этот порыв привел ее и сюда, на этот остров… Люся вспомнила, с каким чувством она подошла к деньгам, которые так доступно лежали в корзине – «Спасти! Я еще успею ее спасти!» Вспомнила, какие тяжелые и приятные на ощупь были монеты. И лишь на секунду пронеслась мысль – а что будет дальше? И все. За этот поступок она расплачивается теперь. А той, ради кого она все это делала, уже нет в живых…

Люся запретила себе думать дальше и вернулась к началу мыслей – да, она всегда жила повинуясь чувствам, тому, что она называла своей совестью. И только перед ней оправдывалась. Но была ли она права?

«Сияй своей чистой совестью!» – вспомнила Люся обидные слова. Может быть, она и вправду прислушивается к своей совести, чтобы сиять, чтобы выглядеть честной, красивой, а не быть такой. Не для того, чтобы делать близких счастливыми, а для того, чтобы заглушить голос совести. Но была бы ее мама счастлива, узнав, что сделала дочь ради ее спасения. Ни к чему хорошему голос ее совести не приводит – так зачем же следовать его советам? Пришло время прислушаться к голосу разума, расчета.

Люся пошла в дом. Ровный огонек свечи немного успокоил девушку. Она достала из щели в стене листок бумаги, перевернула чистой стороной и написала огрызком карандаша: «Дорогой Федя». Подумав, зачеркнула «Дорогой», но поняла, что все равно слово будет видно, стала отрывать верхнюю часть листа с неудавшейся надписью. Оторвать ровно не получилось, и без того мятый лист стал выглядеть еще более жалким.

Но Люся решительно разгладила его и уже уверенно написала: «Федор! Я согласна принять Ваше предложение…».

Задула свечу и легла спать. Слушая завывания ветра и грохот волн, Люся вдруг почувствовала, как хорошо у нее в домике – уютно и тепло, и, успокоенная, уснула.

На реке не было волн, можно было убрать весла и отпустить лодку по течению.

Старик так и сделал.

Он сидел на скамейке, положив сухощавые руки на колени, и смотрел вдаль. Мимо не спеша проплывали пожелтевшие камыши, густые заросли ивовых кустов, замшелые камни. Это медленное движение окружающего мира успокаивало, обнадеживало, что его суетные мысли тоже успокоятся, войдут в плавный ритм.

Но резкий удар нарушил умиротворение старика. Это было очень неожиданно – на этом участке не было подводных камней.

Он обернулся – в правый борт уткнулась носом старая лодка. В ней сидела женщина – торговка, он изредка встречал ее. Сейчас она яростно сжимала весла и была вовсе не напугана столкновением, а очень рассержена – лицо ее было красное, перекошеное, волосы выбились из-под платка.

Старик даже подумал, что это он виноват в случившемся. Но как оказалось – нет, не он. Это выкрикнула ему женщина, даже не подумав извиниться.

– Ты чего тут плаваешь? – кричала она. – Проплыть спокойно не даешь! Ты не видишь, что я тут плыву, тороплюсь. Или ты думаешь, что если ты охранник, то тебе все можно? Да и какой ты охранник? Ты самый настоящий мучитель! Изверг! Девчонку голодом моришь! Гнилье ей всякое привозишь! Бессовестный!