Игорь Арсеньев - Любовь да будет непритворна

– Я полагаю, – на редкость спокойно прервала поток моих словопрений Людмила, – я полагаю, – повторила она, – что нам пора покупать билеты на паром «Анна Каренина».

– Что? – удивился я. – Билеты? На паром «Анна Каренина»?!

– Да, дорогой, ты не ослышался, милый. Пришло время и нам подняться на борт фешенебельного, огромного, белоснежного как Арктика, парома «Анна Каренина». В Китае – стена. В Иерусалиме – стена. В Берлине слава Богу уже растащили. Стены надо ломать – пора выходить в люди!

В итоге: квартиру на все лето мы сдали в аренду. На руки получили девятьсот баксов, и поверьте, «тогда» это был единственно возможный вариант наступления!

Спросите: зачем ехать куда-то сломя голову за семь вёрст киселя хлебать? Может не зря мои друзья-доброжелатели у виска пальцем крутили. Ведь для рассудочного, вдумчивого интеллектуала путешествие на самодельном, к тому же, не испытанном веломобиле, мягко сказать, нелогичный поступок, «базар и павлиньи перья». Для рабочего человека – человека активного действия – уход – кривляние, фокусы, пустая трата времени, денег и сил. Пусть я обычный пацан, получивший свои первые непритязательные знания жизни в послевоенной, коммунальной квартире дома с колоннами, стоящего прямо напротив Московского вокзала. Пусть я учился в школе на бывшей улице Знаменской, работал на колоссальном машиностроительном предприятии, там же впервые с трепетом вышел на сцену Народного театра. А дальше? Ведь, можно сказать, повезло: я поступил – выучился на актера в престижном московском вузе, казалось бы, радуйся!

Ухарь ли куражится во мне – лихой человек, но где, какое тут петушиное слово?

Бог весть!

Однако во время оно, в означенный день и час – на рассвете, пока улицы пусты и прохладны, а мосты едва сомкнули над свинцовой водой свои стальные ладони. Под шепот капризного, балтийского бриза новые пилигримы покидали чертоги величественного и всё-таки любимого Города!

Фары, поворотники предательски глючили. Я мыкался с паяльником до последней минуты. Таможенники и те удивились. Видавшие виды, они, при оформлении выездных документов, даже опешили, увидев веломобиль. А потом пришли в замешательство. Опытные пограничники толком не знали, как классифицировать «четырёхколёсное чудо». Они долго судили-рядили, даже хотели развернуть нас обратно, но, разглядев, наконец, подпись одного из членов правительства Города, вписали веломобиль как «мотоцикл с коляской».

Радость, свобода – нас обуяли! Еще бы! Вместо примитивной бибикалки впереди нас победоносно неслась раздольная, великая русская песня «Катюша»! Улыбчивые такелажники поместили веломобиль в лоне многоэтажного, как сказочный сон корабля, пока мы, вымотанные до предела, воспринимали происходящее с помехами, точно через комнатную антенну телевизора советского образца. Я даже не помню, как мы добрались до своей каюты. Не помню, как обрушились в сон. Оттого, наверное, не было, ни пафосных слов, ни ностальгических взглядов назад…

Город трёх революций, вечного «Преступления и наказания» – расплылся, растаял в сердцах «Униженных и оскорблённых», которым любить было легче – честнее, чем ненавидеть!

Мрак слепил. Я проснулся среди ночи, стараясь сообразить: откуда доносится монотонный гул и что это значит?

– Людмила, – позвал я жену, – спишь?

– Включи свет, – послышалось снизу.

В кромешной, казалось, плотной как картон тьме, я перекочевал на нижнюю полку. В памяти постепенно восстанавливалась картина вчерашнего, суматошного дня.

– Волнуешься? – отчего-то шепотом спросила Людмила.

– Нет. А ты?

Выбрались из каюты. Казино, рестораны – крутились. Держась за руки, мы плутали по кораблю, наугад перемещаясь на лифтах. На верхней палубе нас приняла под свои могучие своды – божественная, роскошная полночь. Безоблачный горизонт беспрепятственно тянулся и стремился по кругу. В вышине блистали недостижимые звёзды, они, точно «золотые яблоки солнца» отражались в маслянистой, перекатной волне. Творящая, щедрая сила царила над нами. И казалось, что мы не плывем, а летим на невероятно большом, космическом корабле через пространство и время, туда, где нет, ни корысти, ни зависти, ни злобы, где нас без сомнения любят и ждут. От переизбытка восторженных чувств, хотелось смеяться, петь, танцевать, кричать от радости и плакать одновременно! Казалось, что мы были в объятьях Вселенной, испытывая, поистине волшебное очарование, как предвкушение долгожданного, величайшего покоя и абсолютного, гармоничного счастья!

Лишь на рассвете мы вернулись в каюту и поняли, что в животах у нас дует. По расписанию поднялись в ресторан. Вокруг звучал непривычный для нас коктейль из иностранных словечек. На столах, в дурмане трепетных ароматов «шведского стола», изобилие разных вкусностей. Бананы, соки – в ассортименте. Естественно, что поначалу мы растерялись, подталкивая один другого, осваивались, что называется, на ходу. Смятение долго не покидало нас. Представьте пару, одетую в синие, хлопчатобумажные, советские треники, футболки неважнецкого, мятого вида, а на ногах, само собой, всепогодные, вседоступные «скороходы», то бишь нормальные советские кеды, да? И всё это на фоне пёстрой, импортной made in. Вокруг дамы и господа – и мы – два товарища.

Под ногами ковры. Мы внимательно смотрели под ноги, боялись оступиться, или, того хуже, споткнуться, и, не дай Бог, двинуть какого-нибудь подносом с едой. Впрочем, выручала профессия: лицедейство. Да и атмосфера – вполне дружелюбная. Насытившись, сдуру набрали в карманы йогурта, притащили в каюту сыр, сливки, которые съесть не успели, а может, уже не могли. Зато за коньяком и шоколадом в магазине беспошлинной торговли (duty free) интурист проворней нас оказался. В основном шведы хапали наперегонки. Они чуть ли не в драку брали, судача между собой: «Good, cool, дескать, не дорого, бла-бла-бла!» Но мы-то считали валюту. Для куража тяпнули по грамульке да и вышли себе на палубу, комики, рассекать под солнышком, типа: можем и мы от нечего делать просто так – прошвырнуться.

Однако время тянулось, и незаметно от нашей фальшивой раскованности и чопорности иностранцев не осталось следа. Говорить в открытую пока не решались. Людмила, особенно поначалу, ужасно конфузилась. Она долго не могла вступить в диалог. Я быстрее адаптировался, слова хватал на лету будто голодная чайка хлебные крошки. И рубил фразы, точно дрова – грубо, безбожно, и (йо-маё) искренне удивлялся, когда меня понимали. Так что к концу путешествия соседи, да и все пассажиры «Аннушки» казались нам как бы немножко ребятками с параллельного курса. Лица их стали ближе, и как будто роднее. А мы охотно делились тем, чем сами владели. Даже пробовали произносить некоторые заковыристые, довольно сложные предложения, исходя из личного житейского опыта, вначале с опаской, но потом приспособились – звуки сопровождать жестами. Результат – потрясающий. Иноземцы, надо отдать им должное, тоже искали общения. Фарфоровые улыбки на лицах кипели.