Игорь Арсеньев - Любовь да будет непритворна

В субботу, как сейчас помню, после дорогущего, по нашим меркам завтрака, мы решили выбраться на пляж. И не сразу поняли, что собственно происходит. Поначалу я даже выразил некоторую недоверчивость своему зрению. Людмила так даже поперхнулась недоговорённой фразой. Ведь ничего подобного в своей советской действительности мы не наблюдали ни разу. А, забегая вперед, скажу, что порнофильмы, да, мы увидим по ночному германскому телевидению, но это случится несколько позже. А тут…

– Игра, – отважилась сказать первой Людмила, – дань средневековой традиции, подобие любовных игрищ на праздник Ивана Купала.

Людмила растеряно вертела туда-сюда пушистой головкой, а между тем, в воде, на песке, в шезлонгах, словом, повсюду – дефилировали совершенные обнажённые взрослые, а с ними, надо думать, их дети.

– Они же католики – в основном, – сказал я, разглядывая исподтишка симпатичную пляжную нимфу с бритым лобком.

– Католики? Скорее баптисты! Или эти…

– Да п-п-протестанты они, – ответил я, заикаясь. – Хотя, можно представить, что однажды люди прилетели отдыхать на остров Бикини, а там поголовно все голые, так?

– Угу.

– Голому человеку, куда спрятать оружие? Следовательно, это демонстрация всеобщего миролюбия.

И в подтверждение моих слов, по наитию, с разных сторон сбежались обнаженные парни и такие же загорелые девушки. Прекрасные – они встали в круг и затеяли игру в волейбол. Психиатры склонны называть подобных людей эксгибиционистами. Знатоки признают у них сексуальное отклонение, при котором человек достигает наибольшего полового удовлетворения путем демонстрации своих гениталий посторонним лицам, выбирая для этой цели многолюдные, публичные места. Но пока мы мудрствовали, раскрепощенная молодежь по-детски галдела, резвилась, наслаждаясь полной свободой действий. И, казалось, что для них наступило «совершенно совершенное лето» 7 7 В. Набоков. в то время, когда собственные наши чувства подверглись нравственному и физическому испытанию. Мне так и чудились надзиратели, вооружённые ружьями обезьяны из фантазии Пьера Буля. 8 8 Пьер Буль – автор романа «Планета обезьян». Хотелось бежать, прятаться от неправдоподобной грёзы с одной стороны, а с другой – упиться терпким настоем тайного, мутного счастья подсмотренной, травматической правды. Контаминация образов, как световые радуги, смешенные с влажным песком, рельефно выделяли фруктовые формы девиц и мою замаскированную под романтику похоть. Я беспомощно, как осьминог, распластался на раскаленном песке, прикрыв стыдливо глаза. Однако я скоро перевернулся и вынужденно лёг на живот.

Дезертировать передумали! На следующий день, энергично собрав манатки, взяли курс на Эрланген. А пристальнее разобрав карту на одном из разъездов, я, не без удивления, обнаружил, что мы, как минимум, полдня пилили в противоположном направлении от намеченной цели.

– Ерунда! – нервически расхохоталась Людмила.

Покусывая один другого словами, с грехом пополам, мы все-таки выбрались на нужную трассу. Но вскоре упёрлись в надпись: «Ремонт». По указателю свернули направо. А, завидев невзрачного мужичонку, хозяина такого же, как и он, невзрачного дома, мы вежливо попросили всего лишь напиться; копейку мы, само собой, берегли, решив, что прекрасно обойдёмся «небесной» водицей. Но фермер, или шут его знает кто, буркнул, де, нет у меня для бродяг (то есть нас) ни фига!

В полдень, изрядно намаявшись, мы въехали на территорию населенного пункта под названием Кальтенхоф.

– Kalt – холодный; der Hof – двор, – перевела Людмила, поставив отметку в дорожный дневник.

– Холодный – в самый раз для такого пекла, – ответил я, выжимая из себя последние соки.

Под пение птиц в благодатной тени шелестящих прохладой столетних платанов, мы обнаружили дом, похожий на замок. Вокруг расположились жилые дома, цветочные палисадники, аккуратно остриженные газоны, ухоженный, чистый скот на полях; словом, перед нами открылся мирный, весьма приветливый уголок, однако, как нам показалось, совершенно безлюдный.

– Амба! – выдохнул я в отчаянии. – Пока не выехали из села, необходимо отремонтировать, а лучше всего заменить этот… чертов подшипник! А иначе – хана!

Припарковались на краю селения. Первой к нам подлетела девочка лет двенадцати с волнистыми, темно русыми волосами, сосущая большой палец левой немытой руки. Моргая тенистыми ресницами, лесная фея миролюбиво воззрилась на нас, не обронив ни единого слова.

– Спроси, чего она хочет? – сказал я после затянувшейся паузы. – Может, думает, что мы колдуны!

На селянке презабавно смотрелись куцые панталончики с рюшами и бежевая, светлая маечка на тоненьких бридочках, под которой угадывались две голубки. За девочкой, будто выпорхнул из придорожных кустов барбариса, ромашковый ангел – трепетный, светлоокий мальчуган лет семи. Дети, молча, смотрели на нас будто мы, в самом деле, нежданно-негаданно свались к ним на дорогу с далёкой Луны.

Людмила разъясняет, что мы издалека, что мы русские, что приехали из России, из города Санкт-Петербурга, и что у нас сломалась наша педальная машина, и ей (машине) срочно нужен ремонт. Мальчик понял, утвердительно кивнул головой, и метнулся к дому за продольную изгородь. Однако скоро вернулся и жестом предложил следовать за ним.

Людмила скрылась за высоким кустарником. Я остался на трассе в компании длинноволосой девочки и не сразу заметил, что за мной наблюдают: мужчина, а за ним несколько женщин. Я двинулся к ним, но понял, что дети ожидали от меня, как от заезжего артиста, какого-то фортеля. Я сорвал травинку, растянул между пальцами и с силой дунул через неё. Вышло задорное: «Кукарекууу!»

Взрослые исчезли, когда я услышал:

– Игорь, нас ждут!

Дом, увитый плющом, куст боярышника у порога. Из комнаты с белыми, будто прозрачными стенами, распашная дверь вела в сад. У окна – Саксонский кабинетный рояль цвета слоновой кости, над ним икона Спасителя.

Я поздоровался с мужчиной, которому на вид было лет шестьдесят. Его глаза увеличивали стекла очков в золотистой оправе. Он был облачен в джемпер малинового цвета, домашние, мягкие брюки. И, когда я вошел, он сидел за овальным столом, на котором был разложен карточный пасьянс. Хозяин дома выдохнул изо рта мутную речку сигарного дыма, внимательно посмотрел на меня, произнес:

– Меня зовут – Гюнтер Гёринг, я местный пастор. Не сомневайтесь, вам непременно помогут. Юни, – обратился он мальчику, – будь добр, принеси телефон.

В комнату, как в кинематографе, плавно, казалось, вплыла зареванная Людмила, а за ней женщина в простом, коричневом платье с белоснежным, накрахмаленным воротничком. Рената приветливо улыбалась, сочувственно кивала головой, подливая жене кофе из термоса. Гюнтер, положив трубку, уведомил: