Вероника Торгашина - Портрет неидеального мужчины

– А почему? – снова против своей воли, спросила Даша. Она сильно рисковала навлечь на себя ненужное внимание, так как весь вечер слова перманентно застревали у нее во рту.

Ник поднял на Дашу взгляд; на его глаза, добродушные и яркие, набежала тень, – трудно было определить, послужили тому виной опустившиеся брови или же усталость, откуда-то внезапно взявшаяся в этом взгляде.

– Ради мамы, – ответил он. – Ее болезнь прогрессировала, и деньги требовались срочно. Мама не могла ждать, пока мы с моим другом наиграемся в великих дельцов. Ферму пришлось продать, людей – распустить…

– Друг не был против? – полюбопытствовала мама.

– Нет, он лучше многих понимал, как я нуждаюсь. – Ник рассеянно осмотрелся по сторонам, его левая рука странными рефлекторными движениями комкала и вновь расправляла льняную салфетку. От его меняющегося взгляда, от действий Ника Даше становилось не по себе, но она не могла понять, в чем дело. – Мой друг – очень понимающий человек. С лошадьми и коневодством я после того больше никогда дела не имел. Правда, одного из наших воспитанников, которого мы покупали еще жеребенком, продать не смог. Мы с ним стали друзьями, и у меня просто не получилось это сделать.

– Подожди, так у тебя есть лошадь? – Таня взяла Ника за локоть; на ее лице отобразилось недоумение пополам с недовольством. – Почему я об этом слышу в первый раз?

– Потому что вы и полгода не знакомы, и человек не успел тебе обо всем рассказать, – миротворчески вклинилась мама в стихийно назревающее выяснение отношений.

– Нет, ну а почему тогда я успела? – стремительно переключилась с Ника на мать Таня. – Почему я о себе все успела рассказать?

Ник успокаивающе приобнял Таню за плечи, хотя, по мнению Даши, огреть ее по голове салатницей было бы все же лучшей идеей.

– Таня…

Мама взяла в руки бокал с шампанским:

– Таня, это конь, а не судимость. С чего ты так пикируешься на парня?

– Потому что я хочу, чтобы между нами не было никаких тайн! – сварливым тоном кисейной барышни протянула Таня, переводя взор оскорбленной гордыни с мамы на Ника.

– Их не будет. Обещаю, – Ник поймал Танину руку и поцеловал.

Даша хранила молчание. Да, однако, мысль с салатницей казалась ей теперь вполне недурственной.

– Ник, а где живет твоя лошадка? Ты часто с ней видишься? – Мама предприняла новую попытку вернуть беседу в светскую колею.

Ник покачал головой:

– Я очень давно его не видел. Это он, его зовут Осман. Он живет в Гданське. Я отдал Османа своей старой знакомой, у нее есть небольшая ферма, с пастбищем. Раньше мне удавалось наведываться туда, хотя бы изредка, а сейчас появилось очень много дел, и я часто ругаю себя за то, что не могу с этим совладать.

– А какого он цвета? – поинтересовалась Таня, за считанные минуты успев вернуться в свое нормальное кокетливо-благодушное настроение. – Может, э-э-э…

– Белый, – брякнула Даша.

Ник слегка приподнял брови и уставился на Дашу, не без изумления, чем вверг ее в еще большее замешательство.

– Да, белый. – Впрочем, куда уж больше. – Наверное, у тебя есть дар ясновидения, или чего-то в этом роде? – засмеялся он. – Я заметил, что ты все время не говоришь ни слова, безмолвно анализируешь происходящее, наверное, всю мою родословную ты прочла по одним моим жестам.

Даша почувствовала, что заливается краской; краснела она часто, причем всякий раз чудовищно, превращаясь не в винницкое яблочко, как подобает уважающей себя девушке на выданье, а в херсонский помидор, отчасти перезревший, а отчасти – девственно-зеленый.

– Наверное. – Она схватила пустой бокал, поднесла его к губам, чтобы отхлебнуть из него воздуха, и поняла, что краснеет еще больше, – теперь уже от злости.

Не заметить ее смущение смог бы только слепой, ну и, быть может, дальтоник, – перепутав алый цвет с синим, он без особого труда принял бы Дашу за одного из туземцев племени Нави.

– А почему в Гданське? – Мама, как всегда, пришла на помощь Даше, хотя сама, возможно, и не подозревала о своей помощи. – Так далеко…

– Я много лет прожил в Польше. Я поляк, наполовину, – уточнил Ник, доливая себе воды; кажется, он совсем не обратил внимания на реакцию Даши.

– Ничего себе! – Мама ожидаемо удивилась. – А на вторую половину?

– На вторую – украинец, – в своей уже фирменной манере, Ник широко улыбнулся.

Даша перекатывала в ладонях ножку пустого бокала, глядя на свои колени. В голове роилось столько всего, что ее уже подташнивало. Но проблема была не только в том, что она испытывала симпатию к Нику, – к мужчине, который намеревался взять в жены ее сестру; да, эта симпатия возникла почти что на пустом месте, абсолютно стихийно, чего с Дашей не происходило никогда в ее жизни. Было нечто гораздо серьезнее, вызывавшее у нее буквально оторопь, да что там, – страх, близкий к паническому. Как все это могло быть простым совпадением? Как?! Если сейчас подняться наверх и сжечь этот блокнот в кожаном переплете, то что произойдет? Ник исчезнет, пропадет? Превратится в пепел, синхронизировавшись с блокнотом?

– Вот и прекрасно. Оставь эту воду, и давайте поднимем бокалы за единение, – предложила мама. – За единение наций, душ и сердец. Давайте, дети.

– Замечательный тост, – оценил Ник, – присоединяюсь!

– Мама у нас мастер по части тостов, – Таня взяла свой бокал и положила руку Нику на плечо, вернее даже, не положила, а вцепилась хваткой пантеры, переживающей не самый удачный брачный период. – Даша тоже мастер, она у нас вообще Птица Говорун, но сегодня она что-то не в голосе, или не в настроении, да, Даш?

Всем телом ощутив на себе заинтересованные взгляды, – в частности, Ника, – Даша постаралась нацепить на лицо максимально слащавую улыбку, на какую только была способна.

– Да какой я мастер?… Это мама, она умеет и сказать, и сделать, а я, это…подмастерье. Давайте лучше выпьем. За вас.

Хотя сама она понимала, что в сложившейся ситуации ей поможет разве что скипидар.

О скипидаре Даша вспомнила в районе третьего часа ночи, когда на личном опыте убедилась, что запивать шампанское четырьмя таблетками валерьянки – не самая лучшая идея. Ужин протек стремительно, прикоснуться к коньяку Даша так и не рискнула, о чем впоследствии пожалела. Впрочем, на всех мало-мальски шумных застольях Даша теряла координацию уже после второй рюмки, так что и «Арарат», скорей всего, не послужил бы ей помощником.

Это все было неважно, так как сон не шел. После царской трапезы Таня и Ник помогли Даше убрать со стола, пока мама отправилась готовить покои для будущих молодоженов. За очередным тостом Таня как бы невзначай сообщила, что они с Ником останутся в Киеве на несколько дней, дабы во время того внепланового отпуска, который предоставил Нику отец, успеть уладить все организационные вопросы, связанные с грядущей свадьбой. Дашу несколько покоробила Танина бурно активная позиция по отношению к брачной церемонии, с учетом того немаловажного обстоятельства, что официальное предложение руки и сердца с обязательной атрибутикой в виде колец, похоже, все еще витало в планах. Но делиться своими соображениями Даша не стала, а только вяло поддержала мамину идею устроить гостей на ночлег в спальне Тани на первом этаже, разложив не раскладываемый уже лет десять Танин диван. В их большой квартире имелась гостевая комната, – вернее будет сказать, комнатушка, или комнатенка, – обустроенная с инициативы папы, но для двух человек, пожалуй, она была слишком неуютной.