Павел Шакин - Пьющие небо

– Думаю, можно и так сказать.

Люди все подходили и подходили. Многие принесли с собой музыкальные инструменты, и вскоре звуки флейты, барабанов, гитары и даже саксофона слились в одной полиритмичной волне. Влад и Лена экстатично задергались в некоем подобии танца вокруг костра. К ним присоединилась Оксана, затем остальные, включая развеселившегося отца.

– Ты чего такой напряженный? – подошла ко мне Нина.

– Не знаю. Все это наигранным кажется, фальшивым.

– Зря ты так. Мы же не в городе. Для того сюда люди и приезжают, чтобы отвлечься, поиграть в индейцев, волшебников, эльфов. И Оксана, она такая лучистая. Буквально светится изнутри и снаружи. А ты был груб с ней.

– Возможно, я ошибаюсь. Но они с этим шайтаном Казимом будто из фильма про колдунов выползли. Готовые персонажи.

– Да. Они очень колоритны. Но это всего лишь образ. Ролевая игра. Сам можешь вырядиться пиратом, ходить, бухать, чертыхаться и щурить глаз. Массу удовольствия получишь. Не нагнетай. Это игра, как в детстве.

– Ладно, извини… Я прогуляюсь чуток. Хочешь со мной?

– Лучше останусь здесь, мне весело. Возвращайся.

Я погрузился в темный лес и сразу же успокоился. Конечно, Нина права и весь этот балаган более чем безобиден. Демон сомнения, этот скользкий червяк кормился из моих собственных рук. Он прочно засел под моим сердцем, опутал все артерии, и выдирать его уже опасно для жизни. Так вот и живем, в симбиозе. Как только о нем забудешь, он тут же шевельнется и напомнит о себе. Причем довольно тактично. Ему без меня ведь тоже никак. Породнились.

Проскользнув сквозь чернильные тени деревьев, я вышел к морю. Гордая луна прорезалась в небе и освещала голый пляж. Ей было на все наплевать. Даже на свою хмельную орбиту и коряжистые кратеры. Она просто светила. Зато луна была настоящей, понятной и близкой. Не то, что эти гирлянды из облаков. Я даже подмигнул ей.

– Доброй ночи, Луна.

– Доброй, но я Тея, – раздалось где—то рядом.

Я едва об нее не споткнулся. Тея лежала на песке, укрывшись пледом, и практически сливалась с пейзажем.

– Ой! Я чуть не наступил на тебя.

– Я не козявка, не раздавил бы. – Голос был мягким и пушистым. Ей бы передачи вести для детей.

Я сел рядом. В сумерках Тея своей крупной фигурой напоминала сенбернара, ждущего хозяина-рыбака.

– И что ты бродишь, морячок? – Свет луны упал на ее лицо. Жаль, не сенбернар все же.

– Потерялся. Ищу путь домой по звездам, но они лгут мне, – сказал я в шутку.

Иронии она не прочувствовала. Может, материнский инстинкт глушил. Женщина все-таки.

– Не волнуйся. Мы все здесь, как дома. Расслабься, вслушайся в шепот прибоя, закрой глаза. В Саулкрасти море всегда ласково как мать.

– Ты говоришь, как в кино. Картинка меняется, и я возношусь в мечтах в обитель света, простора и волшебства. Я парю над сказочными странами, в морях проплывают корабли с раздутыми парусами. А где-то далеко среди зеленых холмов меня ждет любимая. Она бродит по колосящимся полям и разговаривает с солнцем. И по вечерам она вяжет мне бесконечно длинный шарф. Метров шестьдесят уже намотало, а к восьмидесяти восьми я вернуться должен.

На мгновение она растерялась, затем посмотрела так пристально, словно врач на осмотре.

– Почему так цинично? – Голос по-прежнему был мягким, как ковыль. Мне стало стыдно. Но лишь на миг. Ведь глаза ее были пусты, как гнилые орехи. Вдруг захотелось скандала. Она была либо наигранной, либо тупой. Очень милой, но очень тупой. Фальшь или безупречность. Какая разница. И то, и другое меня одинаково раздражало. А беспричинность этого чувства вводила в азарт.

– Просто критично. Ты откуда приехала?

– Из Москвы, – снисходительно улыбнулась Тея, – а ты?

– Из Изумрудного города. И чем ты в столице промышляешь?

– Я художник-сюрреалист.

– Браво! Я ничуть не удивлен. Здесь сплошь и рядом одни ходячие уникальности.

– В смысле? – Ее большие глаза испуганно забегали. Как маятник. Туда-сюда, туда-сюда. К-чему-это-он, к-чему-это-он.

– Почему здесь нет менеджеров, слесарей, нищих наркоманов, бомжей? Что здесь не личность, так это успешный, творческий деятель.

– Место такое. Здесь так всегда было.

– Богемный курорт?

Выражение ее лица плавно перетекло из перманентного наивно восторженного в сдержанно жесткое, озабоченно хладнокровное. Широкие скулы напряглись, кожа стала бледней, глаза внимательно засверкали. Я не зря перегнул палку. Она была явно не тупа.

– Что с тобой? – Тея вдруг преобразилась в воплощение самой мудрости, доброты и великодушия. – Оставь злобу вне сердца своего. Не теряй времени, это место создано, чтобы радоваться и любить.

Я почувствовал себя глупо. Я действительно был неадекватен. Может, взять и разрыдаться на ее широкой груди? Неужто я так несчастен.

– Я пьян. С приезда не просыхаю. Извини. Сам не знаю, что со мной.

Тея сочувственно покачала головой. Я просто сходил с ума, блевал в свой же колодец. Ее серые глаза нежно лучились в лунном тумане. Как мог я не доверять им? И в чем я хотел ее уличить? На чердаке своих мыслей я быстро нашел ответ. Я хотел уличить весь мир в собственной неполноценности. В каждом яблоке найти отражение своей червоточины.

– Прости. Я такой дурак.

Тея протянула руку. Все вокруг светилось и кружилось в чарующей колыбели сказочной пелены. И сам я сиял теплым светом. Мысли таяли в нем как кусочки масла, а, может, были просто неспособны проникнуть в него.

– Ты устал, – прошептала Тея, – отдохни.

И тут меня тряхануло. Электрический разряд разорвал сердце и превратил мозг в кипящий бульон. Я увидел Тею, сидящую в кресле в какой-то серой комнате. Бежевая маска наподобие респиратора прикрывала бледное, сморщенное лицо. Тяжелые, красные веки сухой кожей облепили испуганные глаза. В распухшую, безобразную руку воткнут катетер с торчащим шнуром. За долю секунды, что длилось видение, я испытал ужас на целую жизнь вперед. Я огляделся по сторонам, все было ласково и безмятежно, как прежде. Луна светила, плескалось море. Тея улыбалась, и, видимо, даже не заметила моего наваждения.

– Мне нужно к своим, – я встал и, не оборачиваясь, побрел в сторону леса, а чей-то взгляд намертво прилип к моей спине.

Возможно, Оксана подмешала в вино чудодейственной дряни, и вместо идиллии ночных картин я был вынужден наблюдать перекошенные рожи. Вспомнился обморок. Вспомнился и тут же забылся. Я был пьян. Всего-навсего. Алкогольные пары вкупе с повышенной впечатлительностью раздразнили мою фантазию. И если приглядеться, даже эта тень скрюченного можжевельника невыносимо походила на загадочное чудище. Совершенно безвредное, но до того несчастное и замызганное, что едкая тоска сжимала нутро. Я снова попался. Угодил в ловушку своего несчастного эго, что плюется в потолок прокисшими слюнями, когда настоящее стучится в дверь. В нее ломилось столько бесов, что я в обязательном порядке не могу верить сферическим силуэтам в глазке. Но меня легко выманить наружу звоном ржавых бубенцов, криком окисляющихся в нефти чаек, наивными гуманистическими лозунгами агонизирующей интеллигенции. Дикая жажда подвига и греха, непреодолимое невежество души, купленные в электромагнитном эфире желания. Все есть лишь натершие на сердце мозоль заблуждения. И нет глупее выражения чем, когда ты разворачиваешь подарок под елкой и понимаешь, что драгоценная игрушка является всего-то безжизненной карикатурой твоей мелочной мечты. А дед Мороз-то ватный! Конечно, кто-то владеет природным даром отделения агнцев от козлищ в самом фундаменте своего духа, вселяя уважение к душевной броне даже падшим. Тем отвратительнее и смешнее положение потерянных. Сочувствие неравноценно, ибо предполагает взгляд свыше. Эта гуманитарная помощь застревает в горле. Ее не жалко, но и глотать нужно постепенно, и пережевывать правильно, даже если давишься. Иначе ты снова заблуждаешься! Естественно, что при таком раскладе греховность становится патологией. Да. Я взъелся как фригидная балерина, танцующая царицу лебедей под старость лет, но с детства верилось мне, что чудо принадлежит всем в равной степени и свет его озаряет и слепых и зрячих. Конечно, грубить здешним волшебницам не выход, но излишняя желчь переваривается мучительно сложно.