Леся Эстер - Пустыня желаний

– Где они?! – спросил переживающий за маму после того, как что-то грохнуло. – Ты хочешь, чтобы я все ящики тут перевернул? Просто скажи, где её отчеты! Ты их видел?!

– Не дёргайся ты. Ида больше не вернётся. А изобретатель недоступен. Никто ничего не узнает, только болтай про это поменьше, особенно здесь.

Да уж. Большой получился сюрприз.

Не знаю, сколько я пробыл там, скованный страхом. Я пришёл в себя, сидя на полу: в ушах шумело, предметы вокруг двигались. В горле были странные ощущения, как будто туда затолкали яблоко. Или хурму. Наверное, всё же хурму, иначе почему во рту так сухо? Я попробовал сфокусироваться на картине на стене, чтобы встать. Не вышло. Мне пришлось ещё какое-то время оставаться на полу, и я начал разглядывать картину, ничего делать больше не получалось. На ней было четверо человек: светловолосая молодая женщина в костюме пилота (мама тоже делала такой хвост, когда собиралась на работу, а дома всегда ходила с распущенной прической), женщина постарше с длинными густыми чёрными волосами до колен, мечом в руках и множеством бус на шее, мужчина в костюме, как у блондинки, и ещё один мужчина странной внешности. Полумрак кабинета меня смутил, но когда я смог встать, чтобы из него выбраться, рассмотрел этого человека получше: у него действительно не было ушей, а над переносицей расположилась странная полоска, похожая то ли на глубокую морщину, то ли на шрам. Может, это был вообще не человек, но какая разница, столько бус тоже никто не носит и с мечами никто не ходит – фантазии художника позволено всё.

Так мне рассказывали родители. Мы ведь не только термос с собой на прогулку брали. Иногда мы совершали творческие вылазки: вооружались холстами, красками, складными стульями и отправлялись рисовать пейзажи. Или друг друга. Картины получались такие, что без слёз смотреть на них мы не могли. Хорошо, что это были слёзы смеха. Однажды я хотел нарисовать единорога, а получилась свинья. Мама, учившая меня, что мир такой, каким мы его сами видим, и в нём есть только то, чего мы сами хотим, предложила нарисовать рог, торчащий из-за дерева. В итоге волшебная лошадь с мечом на голове на картине всё-таки присутствовала, просто она спряталась за елью. Папа тогда сказал, что автор – это тот, у кого есть полная свобода действий, он может играть и экспериментировать без условностей и запретов, которыми окутана жизнь, ведь он создаёт то, чего не было до него. Только автору известно, каким должно быть его творчество. И лишь сейчас я начал понимать, что это было не о картинах.

В один из таких художественных походов мы были у подножия горы, вдоль которого текла река. Ближе к вершине виднелась хижина. Мама рассказала, что там живет её бывший коллега, ушедший на пенсию. Двенадцать мне, конечно, исполнялось только через неделю, но сложить два плюс два я уже мог – всё-таки сын учёных.

И я просто пошёл. А что оставалось делать? Я не понимал, куда пропала мама, не понимал, о каких полётах говорилось, ведь она физик, не понимал, что у них там сломалось и как я буду объяснять это человеку в хижине (я даже не знал, как к нему обращаться!). Но я понимал: речь шла именно о нём и кроме него никто не поможет. Даже папа! Папа, который никогда не бросал дело на полпути, решил ничего не предпринимать. Ну и что, что остальные отказались, ну и что, что изобретатель не выходит на связь? Откуда отец знает, что он не заговорит с ним? Почему поверил, что он откажется помочь в вопросе жизни и смерти? С каждым шагом образ отца, сильного, уверенного, никогда не отступающего от цели и защищающего нас рассыпался на всё более мелкие кусочки. А образ матери ускользал. Мне казалось, я больше не испытаю того спокойствия, которое чувствовал, когда она обнимала меня. Это было всё, чего мне хотелось тогда – чтобы она обняла меня, и мир снова стал добрым, без опасности и несправедливости, которые душили крепче и крепче.

Я побежал. Бросился в дождь. Когда я выходил из лаборатории он накрапывал, но теперь разошёлся так, что хлестал по щекам, будто мокрыми плётками, залил глаза так, что я почти ничего не видел, просто бежал. Зато хурма из горла исчезла.

В конце концов я собрался с силами и признал невозможность дойти до изобретателя пешком. Нужно было хотя бы доехать до реки, на берегу которой мы с родителями писали пейзажи. Я смутно соображал и не сразу вспомнил, что не видел на ней моста. Окончательно отрезвил меня водитель попутки, которую я поймал. Он задал вопрос: «Ты идёшь на гору? А как ты переберёшься на другой берег?»

Действительно, как? Судя по карте, завалявшейся у него в бардачке, сделать это было негде – река огибала почти всё подножие без намёка на какую-то переправу. И даже там, где она поворачивала, устремляясь вдаль, через неё было не перебраться. Вариант переплыть казался неразумным, течение унесло бы меня раньше, чем я бы успел позвать на помощь. Да и кого звать? Карта сообщала, что вокруг нет ни одного поселения. Значит, и людей там нет. Разве кто забредает порисовать – при мысли об этом в горле снова что-то защекотало.

– Может, дело в том, что карта старая? – спросил я у водителя, чтобы как-то отвлечься. – Выглядит не очень.

– Да кому там мосты нужны! Вокруг полно гор – гуляй не хочу! Тебе одному приспичило именно на эту забраться, за всю жизнь таких ненормальных не встречал. Чего ты там не видел?

А я даже не знал, что ответить. Мне, вечно жившему в режиме «я познаю мир», казалось естественным гулять там, где никогда не гулял. Там, где никто никогда не был – тоже. Даже сквозь горечь страха и обиды на происходящее, которые меня так и не покинули, пробивался интерес маленького исследователя и куча вопросов: почему никто не захотел перебраться на тот берег, почему в таком красивом месте никто не живёт, как на вершине горы построили хижину, если доставить туда людей и материалы не представляется возможным? К водителю тоже был вопрос: почему бы, имея старую карту, не наносить на неё новые объекты, появляющиеся на трассе, по которой ты, по твоим же словам, ездишь каждый день на работу и обратно двадцать лет подряд? А потому что ему ни до трассы, ни до всего мира вокруг дела не было. Его режим жизни, видимо, чем-то походил на существование робота. Я это понял, когда попросил остановить меня у автозаправки, и он удивился, что она существует:

– Странно, её ведь нет на карте! Ты уж прости, я ждать не могу. Дойдёшь сам? Тут недалеко.

– Дойду, – я выходил из машины, – вокруг вообще много удивительного. Я вам что-то должен?

– Иди-иди, удачи!

– Спасибо вам! До свидания! – я повеселел. Если он не знал о заправке, то и о мосте мог не знать. Надежда, несмотря на свои маленькие размеры, оказалась такой сильной, что ворвалась в киоск раньше меня. Но кассира не было.