Леся Эстер - Пустыня желаний

Никогда не понимал закона «расслабься, чтобы согреться». В ту ночь я этому научился. Когда все мышцы сводит от напряжения, особенно на бёдрах и в спине, а пресс неприятно дёргается, контролировать себя не очень-то получается. Мне удавалось ненадолго, дыхание становилось ровным, но потом я снова начинал дрожать и скрючиваться.

А всё должно было быть по-другому: мы с родителями уже вернулись бы с традиционной прогулки, поужинали и пошли бы пить чай у камина. От горячей кружки было бы тепло рукам, от огня – щекам. Мы бы много-много разговаривали. Чай бы остыл, и я попросил бы маму налить новый. Она всегда делала это с радостью, мы оба любили пить кипяток. «Потому что даже слегка охлаждённый – это не чай, а непонятно что», – говорила она папе, когда он над нами подшучивал, называя людьми со сверхспособностями. Фантазии о том, чего со мной сегодня не случилось, и неизвестно, случится ли когда-нибудь, сопровождались видеорядом в голове. Я согрелся. И впервые за день почувствовал, что голодный. Живот что-то пробурчал, согласившись.

Может, мне это снилось, а может, я впал в какой-то транс от усталости, но всё, что мне привиделось тогда, было чересчур реальным. Сквозь дрёму я слышал голос мамы. Она желала добрых снов, поправляя одеяло – особенно мне нравилось укутывать ноги, подоткнув его под них. Теперь я ещё и видел её!

– Хочу драники, мам!

– Утром будут тебе драники, – она почему-то улыбалась. И гладила мою всегда торчащую чёлку. Прядь на ней была светлее, чем остальные волосы – русые, как у папы.

– А бекон будет?

– Ну как без бекона-то?

– А капуста?

– Угадай!

– Не будет?

– Ещё одна попытка, – улыбка уступила смеху.

– Ты не знаешь?

– Полагаю, если я собираюсь готовить завтрак сама, то точно знаю, что сделаю.

– Значит, капуста будет!

– Угадал. А теперь спи, – она поцеловала меня в висок, а я уже зажмурился, чтобы скорее наступило утро. Перед тем, как она выключила свет, выходя из комнаты, я приоткрыл глаза: вместо пижамы на ней был комбинезон – такой же, как на людях с картины, которую я видел у мамы в лаборатории.

Утром сквозь сон я почувствовал не сладковатый запах драников, обжаренных на сливочном масле с розмарином, а прелую вонь. Кто-то хрипел мне на ухо и тряс за плечо. Я открыл глаза.

– Кто ты? – человек в лохмотьях требовал ответа, ощупывая мои ноги. – Вставай! Кто ты?

Он был слеп.

– Я… Мне… Я хотел…

– Зачем ты спишь у нас под дверью? Что тебе нужно?

– Я… Здравствуйте, я Анди, мне на гору… думал, вы пустите… Пропустите меня. Мне надо…

– Вставай, уходи.

– Пустите меня, мне надо на гору.

– Уходи, – он больно толкал меня палкой под рёбра, – уходи-уходи, давай!

– Да почему вы меня прогоняете? Как мне пройти? У вас стена бесконечная!

– Вот для таких и бесконечная. Ты ещё здесь?! – я стоял, и теперь он подталкивал меня под колено. Палка, служившая ему опорой, была длинной кривой веткой сосны. С ней в руках, в старом балахоне из грубой серой ткани, который раньше, возможно, был мешком, в капюшоне, прикрывающем липкие седые волосы до плеч, он был похож на лесного волшебника. Когда разговаривал – на злого волшебника, но я его не боялся. Люди часто предстают перед нами в масках, и что мы за ними видим, зависит в том числе и от нас. Взять маму. Оказывается, она занималась чем-то опасным, ввязывалась в истории, в которые другие не решались, и готова была делать то, что ей казалось важным, даже если над ней смеялись и не поддерживали. С ней шутки плохи, как я понял из разговора отца с её коллегами. Но для меня она всегда была ласковым человеком, чьё тепло согревает в самую промозглую и ветреную ночь, а спокойствие оберегает от ужасов этой холодной темноты. Когда доверяешь кому-то, маски не действуют, и то, каким его знает остальной мир, не имеет никакого значения. Бояться вонючего слепого злодея в лохмотьях я просто не мог, потому что довериться ему было единственным способом попасть за стену. И пусть он выглядел более неприступным, чем она, я верил: он оказался здесь, чтобы помочь.

– Ты ещё тут?! Убирайся!

– Подождите… Как вас зовут?

– Какой мне толк с тобой знакомиться, если ты сейчас уберёшься отсюда? Иди туда, откуда пришёл!

Страх, скопившийся за предыдущий день, злость на то, что ничего не получается, и я потерял столько времени зря, сгруппировались и вытолкнули наружу Анди, которого я не знал. Он кричал обо всём: о том, что пропала мама, и, похоже, коллеги её подставили, а папа отказался спасать; об изобретателе, которого нужно найти; о дыме на открытке; о дырявом мосте; ночлежке в лесу и холоде; даже о драниках, за отсутствие которых живот проклинает поеданием самого себя.

Слепой стучал палкой по моей ноге. Зачем, я понял, когда он ударил сильнее:

– Тише ты! Тут не орут. Как мать зовут?

– И… – мне было тяжело дышать. – Ида.

– Стой здесь.

Я дёрнулся было – до меня не сразу дошло, что он больше не прогоняет меня, а просит подождать. Резкий жест посохом в мою сторону всё объяснил. Не знаю, сколько я там стоял, потом ходил туда-сюда, садился на кучу сосновых иголок, бывшей мне кроватью, вставал, снова ходил туда-сюда, считал камни на стене, постоянно сбиваясь.

Недавно мой сын попросил объяснить относительность времени – я вспомнил, как оно обманывало меня у той двери. Мой новый знакомый скрылся за ней. Я ни секунды не сомневался, что он выйдет обратно, поэтому и тревожился – это могло произойти в любой момент. Старик появился с мешком в руках, вытащил что-то оттуда и швырнул мне в ноги.

– Что это?

– Сетка рыбацкая. Ты есть хотел.

– Я не знаю, как ей пользоваться. У меня нет времени, мне надо…

– И сил нет. Ты как в гору лезть собрался?

– Так вы меня пропустите?

– Если тебе угодно есть сырую форель, я возражать не буду. Там, – он показал посохом в сторону стены, – ты поешь нормально. Потом пойдёшь, куда тебе надо. Хотя я бы не советовал.

– Почему?

– Я так понял, – он тянулся палкой к сети, – помощь тебе не нужна и есть ты передумал.

– Нет, стойте! Я просто никогда… Я не умею.

– И?

– Я никогда не был на рыбалке. Мне двенадцать. Одиннадцать.

– Я знаю. И?

– Знаете? Откуда?

– Или ты мальчишка, или ростом не вышел. На вот, – он протянул мешок.

– Это зачем? – в сети я легко бы поместился сам, даже не сворачиваясь клубочком, а в мешок влезло бы штук десять таких.

– Думал один будешь пузо набивать? С парой рыбин не возвращайся.

«А сколько я должен наловить, чтобы меня пустили? Может, их там тысячи – тех, кого надо накормить. Может, нужно набить мешок доверху. Может, пошлют ещё…» С этими мыслями я плёлся через рощу обратно к реке, вновь встречаться с ней не хотелось. Ноги еле-еле волочились: то ли я действительно так ослаб от голода, то ли оттягивал выполнение задания, потому что не представлял, как с ним справлюсь.