Леся Эстер - Пустыня желаний

Но я смог. Форели в реке было много. Наверное, если бы я всё делал правильно, заполнил бы мешок быстро, но даже несколько часов, которые мне понадобились, я до сих пор считаю невероятным успехом. Размеры снасти намекали, что ей можно вытаскивать не по одной рыбе за раз, а у меня получалось по одной. Но получалось же! В безумном потоке эти серебристые создания каждую секунду борются за свою жизнь, что сделало их сильными и такими же стремительными, как течение. Они не давали послабления и заставили меня побегать вдоль берега, как ни на одном уроке физкультуры не доводилось. Я промок, ободрал руки о камни, штаны тоже от них пострадали. Тем большая гордость брала за мешок, с которым я теперь шёл к стене. И пусть ноги мои снова волочились, это было из-за тяжести добычи, что прилично подняло мне настроение впервые со вчерашнего утра. С женщиной, ждавшей у двери, я поздоровался с улыбкой, только взаимности не получил – она тоже была слепой.

После проверки улова мы зашли за дверь, и она повела меня вглубь через ряды сараев. Некоторые были открыты. Я заметил много мешков, типа того, что выдали мне: в них хранили картофель, лук, зерно. Самый большой сарай был заполнен тяпками, лопатами, граблями, имелось и несколько небольших плугов. Мы молча добрались до кухни. Женщина шла впереди и явно не собиралась со мной разговаривать, а я был увлечён изучением того, как устроено поселение, спрятанное от цивилизации. Пока я делал вывод, что довольно необычно – возможно, мне так казалось, потому что ничего подобного я раньше не видел. У нас дома тоже были инструменты и запасы овощей, но это одни грабли и одна тяпка, один мешок картошки на несколько месяцев, а в зерне и вовсе не было нужды. Я уже тогда догадался, что там живёт много народу. Когда мы зашли на кухню, где трудилось с полсотни женщин, я понял, что население гораздо многочисленнее, чем я представлял. Но удивление охватило меня вовсе не поэтому: кухарки тоже были слепы.

– Тут что, все слепые? – любопытство не дало сдержаться.

– Как ты догадался? – женщина впервые что-то сказала мне.

«Похоже, – подумал я про себя, – у них проблемы не только со зрением, но и с гостеприимством. С другой стороны, как бы они ему научились, если закрылись от всего мира и никого к себе не пускают?»

Несколько работниц занялись форелью, а я стоял в оцепенении. Они так слаженно готовили, не верилось, что они слепы. Мне стало не по себе от того, что я, зрячий, остался без дела.

– Можно помочь? – громкий вышел вопрос, ведь я обращался сразу ко всем.

– Помоги тут, – девушка, лепившая из теста круглые буханки хлеба, позвала меня к себе.

– Вон, – она указала на несколько вёдер, заполненных сероватой массой, – делай, как я.

А вечером мы сели ужинать. Подошла наша очередь – так сказала эта девушка. В деревянной постройке размером со спортивный зал, за столами, составленными в ряд, сидели сплошь слепые люди. Такого вкусного бульона из форели я никогда больше не ел, хоть он и вышел совсем не наваристым.

Ночлег мой никого не интересовал, но и выгнать меня никто не попытался. Я остался спать в кухне – в ней было тепло, а как в других местах, я не знал. К тому же, там откуда-то взялся матрац и подобие одеяла – полотно, связанное из старых разноцветных лоскутков. Я видел такое когда-то давно у прабабушки в деревне: она нарезала вещи, которые уже никто не носит, на тонкие полоски и плела из них ковры. Судя по потрёпанности, моё одеяло такую функцию и выполняло.

Просыпаться от вони, закладывающей нос, стало уже привычным. А у меня были все шансы сквозь утреннюю дрёму почувствовать запах стряпни, которой скоро накормят тысячи человек! Но старик разбудил меня раньше завтрака – посох ему снова пригодился.

– Что, пора? – спал я чуть крепче, чем в предыдущую ночь, поэтому понадобилось время, чтобы взбодриться.

– Тебе – пора. Пошли, – он потряс связкой ключей, звон раздался по всей кухне.

– На выход? Но вы же сказали…

– Я сказал, что тебя накормят. Тебя накормили. Помогли. Там не помогут, больше предупреждать не буду. Здесь тебя тоже больше не ждут.

– Кроме меня никто не будет её искать.

– А откуда ты взял, что сможешь найти?

– Ниоткуда. Хотя бы покажите, куда идти, чтобы я побыстрее попал к этому изобретателю.

– Он сделал всё, чтобы до него никто не добрался, и никому ещё не удавалось. Пытались пару раз и пропадали, а они были подготовлены, хотя бы представление имели, куда шли. Ты не знаешь ни это чудовище, ни дорогу. Не уйдёшь дальше первой ловушки.

– Ну дорогу-то вы мне покажете? Подождите… Ловушки? Чудовище? Почему чудовище?

– Потому что убивают только чудовища.

– С чего вы взяли, что он кого-то убил? Может, эти люди как-то по-другому пропали! А может, не пропадали, просто вы не знаете, что они смогли вернуться?

– Эти, может, и по-другому. А другие нет, я сам видел. Ты слишком смелый, если заявляешь, что я вру, и наивный, раз не веришь очевидному!

– Я не говорил, что вы врёте! Просто иногда люди кажутся плохими, а на самом деле они совершают много хорошего, – тут моя смелость меня покинула, но я продолжил, – вот как вы.

– Я что?!

– Мама рассказывала, как её учитель дал ей негативы и объяснил, что только на них можно увидеть внутреннее свойство света – его тёмную сторону. Если честно, я так до конца и не понял, что это значит. Но знаю, что тёмный кусочек плёнки – только промежуточный этап на пути к кадру. Потом из него получается замечательная фотография. А если бросить негатив как есть, сказать, что он плохой и некрасивый, то никогда не увидишь её. Понимаете? Мне кажется, мамин учитель имел в виду, что человеку всегда нужно давать шанс показать, какая фотография получится из его негатива.

– Он и есть её учитель, – сказав это, старик развернулся и пошёл прочь.

– Подождите! Куда вы?

– Надо выходить, если хочешь управиться за сегодня.

– Вы покажете мне дорогу? – я уже торопился вслед за ним. – Подождите!

– Ещё раз отдашь мне приказ, пойдёшь сам!

– Простите, хорошо… Я думал, может, хлеба взять?

– Мне всё равно, что ты там думал, не смей меня останавливать.

– Так я возьму?

– А мне-то что? Давай поживей.

Для слепого он шёл довольно быстро, но после того, как я видел налаженное кухонное производство, меня это не удивляло. Мы долго молчали. Или мне так показалось, потому что я хотел много чего спросить и никак не решался.

– Так вы и маму мою знаете?

– Знаю.

– А откуда?

– Много вопросов, не наглей.

– Может, я угадаю?

– Поиграть решил? Не наглей, говорю.

– Ну ладно, – я даже остановился в знак серьёзности своих намерений, до сих пор себе удивляюсь. Будто в меня тогда вселился я тридцатипятилетний, пишущий эту книгу, – слушайте, я не хочу играть и не хочу упрашивать. Кроме вас мне никто не поможет, мне всё равно, кто там кого убивает. Но если это и правда так, расскажите, что известно. Вы уже пошли меня провожать, а значит, взяли ответственность. Вы что, на убийство меня ведёте? Вы бы так не поступили. Я знаю! Не надо притворяться, я вас не боюсь! Иногда пугаюсь, но тут же вспоминаю, что вы меня впустили, накормили, не дали замёрзнуть, а теперь показываете дорогу. Почему вы говорите, что там опасно, но ничего не объясняете? Пожалуйста, расскажите мне всё. Хоть что-нибудь!