Виктор Брюховецкий - Острый угол

И просто странно (вот как странно!)
Среди дурмана и обмана
Мы, жившие в эпохе той,
В фуфайках и кирзе змеиной,
Подбитой шинною резиной,
Задерганные криком «стой!»,

Сумели как-то отмотаться
И раскрутиться, и остаться.
Зачем?
Чтоб в той же борозде
Брести, вдыхая тот же воздух,
И той же ложкой те же звезды
Помешивать в крутой воде…

Я на жизнь гляжу – дивен белый свет.
Я вино не пью, потому что нет.
А найду вино – не найду рубля,
А найду рубля: цены – ох ты, мля!

Вот и кажется, что живу давно.
Строю новый дом, завожу бревно,
Горбыли тешу, забиваю гвоздь.
Жигулевским пивом пропах насквозь!

Весь июнь жара и июль жара.
Погорел чеснок, огурцам пора.
На горохе хруст, на картошке хруст —
Колорадский жук наплевал на дуст.

И цветы жует, и листву берет.
Я так думаю, что и нас сожрет…
На коньке сижу, вывожу трубу.
А сейчас прохладно, поди, в гробу!

Отоспаться бы, полежать два дня.
Пусть поплачут бабки вокруг меня.
Я б лежал тихой, было б видно мне
Как сосед подлец пристает к жене.

Не стыдится гад, смотрит мне в лицо.
Погоди, просплюсь – оторву яйцо.
А еще верней – оторву все два…
На дворе трава, на траве дрова.

Солнцем выжжены. А дожди пойдут —
И сенам хана, и дровам капут…
Как свеча труба, любо ей самой.
Из прямой трубы будет дым прямой!

…И усы у осы, и клешня у жука…
Неужели есть в мире такая тоска,
Чтоб козявку иглой ювелирно суметь
Проколоть, а потом засушить и смотреть?..

Горжусь, что живу в этом городе красном,
Где столько поэтов, поющих о разном,
Шагающих в ногу, бегущих гуськом,
Союзноживущих, но – особняком.

Стоящие рядом, бегущие мимо
С судьбой пилигрима и пластикой мима,
Поющие соло, берущие «си»
От «радуйси, Боже» до «Боже, спаси».

Но мне в этом сонме жующих, бегущих,
Гадающих дни на бобах и на гущах,
Владеющих формами вплоть до рондо,
Конечно, по нраву берущие «до».

Берущие крепко, надежно, надолго,
Не только во славу отчизны и долга,
И не для того, чтоб отправить ко сну…

Так плотник топор загоняет в сосну!

Вот вижу поэта.
Вот плюнул на лапу.
Вот рубит такие хоромины «в лапу»!
Бревно заведет, в небеса поглядит…
И слышно как ветер в стропилах гудит!

Сторона ль моя, сторона,
От больших дорог в стороне
Не могу понять без вина —
Это явь или снится мне.

Кто-то мне обещал покой,
Кто-то счастье мне обещал…
Жду, пожду да махну рукой,
И припомню, как дед вещал:

«Собираясь в далекий путь,
Позабудь про уют-покой,
И про счастье свое забудь,
Нет его над Тоской-рекой.

Над рекою Тоской тропа…
А уж выпадет ли судьба?..»
Я в слова его не вникал.
Белый хлебушек в мед макал.

Ох, и сладок июньский мед!
И славна белым хлебом Русь!..
А сентябрь-то, он рядом, вот,
Два шага и рукой коснусь.

Истончилась тропа на нет.
Перешла река в перекат…
Мне-то думалось – что рассвет,
Оказалось – уже закат.

Судьба, кого благодарить
За то, что, подбирая слово,
Я превратился из глухого
В умеющего говорить?..

Луна всё сильней по ночам колобродит,
Всё ниже гусей перелет,
И снег голубыми пластинами сходит
К реке и вздувается лед.

Просторные га с каждым часом духмяней,
В подворье такой разнобой,
Что курам петух представляется няней,
Ведущей их на водопой…

Я окна раскрою, пусть ветры влетают,
Пусть слушает алый рассвет,
Как в радио кто-то с трибуны гадает —
Нужна нам земля или нет…

Так медленно рождался снег,
Что думали – и не родится,
Что нам опять в плащи рядиться
От влаги ладог и онег.

Но так была зима ловка!
Она, не бряцая оружьем,
Бесшумная, прошла по лужам,
Ведя в поводьях облака.

И было любо ей самой
Их распороть ножом умелым,
И город стал настолько белым,
Как это можно лишь зимой.

И всё! А я здесь не при чем,
Я просто смог без проволочки
Увиденное вставить в строчки, —
В шестнадцать строчек ни о чем.

Ах ты, серая мышка,
Меж ларей не кружись,
Не от сердца одышка,
А от страха за жизнь.

Если б корочку хлеба,
С сухарями суму,
То не нужно и неба,
И друзья ни к чему…

На вопрос – кто там?
Пошучу – «Агдам…»

И откроют дверь: «Это что за весть?»
И скажу: «Не зверь… Мне б поспать-поесть».

«Проходи, хоть кто…» А в избе жара.
Старику под сто и сама стара.

Стол – бела доска. Чаю выпили.
За окном тоска – волчья, выпья ли!

На дровах слеза. Лук-севок в чулке…
И всю ночь гроза бьет язей в реке.

Только их одних вдоль хребта-спины.
Не с того ль у них плавники красны…

На заре проснусь, прошепчу слова:
«Ой, светла ты, Русь, что ж несчастлива?..»

Подходит конец сумасшедшей стези…
Был выдох намного протяжнее вдоха.
Смотрю за окно – ковыляет эпоха
С потертой сумой по колено в грязи.

А как на заре громыхала в литавры,
Прошита сквозною вселенской тоской,
И – с саблями к солнцу! – орали кентавры
В степях,
Отзывалось за Леной-рекой!

И вся, перекрытая гулом и гамом,
Страна хохотала на злом вираже.
С ворьем подружилась, поладила с хамом…
Смотрю за окно – подыхает уже…

Тот – про любовь.
А тот про хлеб.
Читаю, но вижу.
Слеп.

А здесь прочту строку.
Одну.
И сразу вижу всю страну.

Шелковичный червяк, запечатанный в кокон…
Раскручу эту жизнь, и слеплю из неё
На гончарном кругу с лебединым высоким
Тонким горлом, кувшин.
С удивительным соком!
Отхлебну через край и познаю её.