Виктор Брюховецкий - Острый угол

Над губой опальный пар. Холод.
Над седой тайгою – ка-р-р! Голод.
Полуночный желтый глаз лютый.
Сквозь снега – в ущелье-лаз – люди…
Миновали перевал. Круто!
Старший место указал: «Тута…»

Изо рта со свистом хрип – в небо.
Сосны падали сквозь крик немо.
Души грели у костра, вены.
В три каленых топора… Стены
Крепко свежею смолой пахли.
Не хватало одного – пакли.

Сруб ввели под ряд стропил. Общий!
Старший палец отрубил… Молча
На тесовое крыльцо вышел,
Снег кровавою струей вышил.
Осветил лица овал грустью,
И Сибирь мою назвал Русью.

Ночь сложила всех в пакет на пол.
Сквозь деревья лунный свет капал.
Волки выли за горой глухо.
Филин утренней порой ухал.
Солнце встало всё в пыли. Рыже!
Жизнь любили и смогли выжить.

…Я живу в иные дни. Вольный.
Не с опальной, как у них, долей.
Запах древней той избы знаю.
Редко в том краю, но бы-ваю.
Всё смотрю (душа велит!) стены.
Целый палец, а болит… Гены.

Я насторожен как капкан,
Но лишь проявится виденье,
Я пальцев собственных аркан
На нем замкну без промедленья.
И тени, что в ночном кругу
Метались, обретут начала…
Светло мне станет и печально,
И грифель выведет строку.

«Играть в слова…»
Но разве можно?
Играть в слова не можно – нужно!
Но чтоб дыхание не ложно,
Да чтобы слово не натужно,
Чтоб мысли подкреплялись звуком,
Чтоб звуки подчинялись ритму…
Стихи возьмут чужие руки,
И в них поверят как в молитву.
Сочтут своей твою удачу,
Сочтут своим твое крушенье,
И засмеются,
И заплачут…
Играть! – прекрасное решенье.

В глазах испуг.
Тоска беременная.
Площадка лестничная – жилище временное…
Дверями хлопал апрель в парадных.
Остатки снега дождем косило.
Она ходила на лапах ватных.
Она живот свой едва носила,
Искала угол – ну, где же, где же…
Такая жалкая – вот обида!
Людей пугалась всё реже, реже
И не по правде, а так – для вида.
Ногою топнут, боится вроде —
К стене прижмется, сама ни с места…
И окотилась. При всем народе.
Приличней не было больше места.
Лежит голодная и холодная,
Котят облизывает с таким отчаяньем…
А рядом с кошкой тропа народная,
Но мы обходим ее с молчанием…
Обходим, словно бы извиняемся, —
Ни молока, ни рваного коврика —
В глаза друг другу смотреть стесняемся,
И поджидаем ирода-дворника.

Дача.
Розовое счастье!
Двухэтажные палаты!
Всё поделено на части,
На пи-э-ры и квадраты.

Чистота везде, порядок.
Свой уют. Своя планета.
И хозяин между грядок —
Канареечного цвета —

В желтой майке с грязным пузом,
Деловитый весь, толковый!
Как початок кукурузы,
Как сверкающий целковый!

Не вступает в разговоры.
Видит, знает, слышит…
Леший…
И болонка под забором —
Ух, и злая, ух, и брешет!

Дождь ударил в стекло
И промокло село
От соломенных крыш до тесовых порогов.

Прокатилась гроза.
Окна словно глаза,
И дымится парное тепло над дорогой.

Я стою у крыльца
Под ладонью отца,
Вечер пахнет полынью и сладким нектаром,

И далекий закат
Как вечерний набат
На деревья и крыши стекает пожаром.

Прочесть тревогу тайную в глазах
Не знаю: страшно ль?
Только знаю – страшно
Быть рядом ежедневно, ежечасно
И говорить на разных языках.

Задыхалась Москва от жары и транзита…
Стонут кассы. У каждого время – в обрез!
Комсомольская площадь по горло забита
Областями страны. В тюбетейках и без.

Вот седой аксакал, вот матрос из Мурманска…
Тот на север, а этому – срочно! – на юг.
Раскаленный асфальт пахнет нефтью и краской,
И гнилым багажом спекулянтов-хапуг.

Аксакала пойму, понимаю матроса…
Спекулянта не жалко. Прощай-погибай!
Ах, какие у спящей красавицы косы!
Ах, как смотрит на девушку толстый бабай.

На бабае халат, шелком шитые петли.
Он забыл про жару, он забыл про жену…
Я со всеми кружусь в этом огненном пекле,
Я смотрю на страну, понимаю страну.

Понимаю бурлящее это кипенье!
Солнца шар всё сильнее звенит в вышине.
Над столицей повисло такое давленье!
Поезда, словно ветры, идут по стране…

Белый гриб боровик.
Сколько белого тела!
Лето августом пахнет, поляны в росе.
Сосны смотрят зарю, сосны делают дело,
Неподвижны в своей величавой красе.

Я к сосне прислонюсь, я себя позабуду.
Бор окружит меня беломшаным ковром.
И, пронзенные солнцем, подобные чуду,
Запылают стволы золотистым огнем.

Ни о чем не грущу, ничего не пытаю.
Я стою у сосны, прикасаюсь к костру,
Иглы сосен, как будто мгновенья стекают, —
Это время бредет по седому ковру.

На сто верст – никого!
Только птицы летают.
Затерялся в глуши одинокий мой след.
Солнце режет глаза, сосны жарко пылают,
Я стою на костре, может, тысячу лет…

Войти с мороза. Сесть к столу.
Впотьмах нащупать папиросу,
И глядя сквозь стекло во мглу,
Склониться к вечному вопросу:
А дальше что?
А что потом?..
Метаться от балкона к двери,
Не знать ответа, но поверить,
Что ты не виноват ни в чем.
Попробовать найти все «за»,
И за бессонными шагами
Почувствовать как ночь кругами
Ложится под твои глаза.

А у осени рыжая шаль
Золотым оторочена мехом…
Отзовется бескрылая даль
Переломанным эхом.

И – зови не зови,
И – проси не проси,
Нет ответа.
Только лепет ручья,
Да дрожанье осин,
Да от ветра

Чуть гудят провода…

Опадая, провисая, в обложных дождях, косая,
Бродит осень по кустам.

Отрясая с кленов листья, мягко водит желтой кистью
По холмам как по холстам.

И кричат печально гуси над моею желтой Русью.
Улетают от беды.

Я и сам живу в тревоге – переломаны дороги
В вихрях бешеной воды.

Выйду утром на подворье – стонут сосны: горе… горе…
С неба дождь сочится. Мгла.