Виктор Брюховецкий - Острый угол

Харалужные копья изломаны в щепы.
Ярославна в печали живет у окна.
Солнца шар окровавленный мечется слепо
И багрова до боли заката струна.

Слышен грай.
Воронье чертит воздух крылами,
Черным криком опутано небо вокруг.
И тяжелые волки кругами, кругами
По лесам и яругам уходят на юг.

От Каялы реки до Великого Понта
Половецкие ветры победу поют…
На Руси от черты до черты горизонта
Парни русые новые копья куют.

Живу и знаю: счастье рядом.
Живу и жду. Проходят дни —
Порой чисты, порою с ядом,
Порою словно не мои.

Но я живу. Я привыкаю.
Из горной речки воду пью,
В солонку черствый хлеб макаю,
И горько мне, но я терплю.

Терплю и жду, поскольку верю:
Настанет час, настанет срок —
Однажды распахнутся двери
И счастье ступит на порог

В нездешнем сказочном наряде.
Войдет и словно в забытьи
Рукою бережно погладит
Седые волосы мои.

Всё, конечно, так и было,
Быть иначе не могло.
Ты в мое жилье входила,
Как луна, через стекло.

Расплетала кудри-косы,
Платьем шелковым шурша.
Ты на все мои вопросы
Отвечала не спеша.

Отвечала просто, мило…
Зыбкий свет. Уют. Покой…
Мне с тобою рядом было
Удивительно легко.

Лунный луч бродил по залам,
По углам таился мрак.
Ты под утро исчезала
Непонятно даже как.

За окном клубились дали.
День катился по стерне.
Новый день…
И оживали
Боли прежние во мне.

Вошел Художник в мастерскую,
Художник подошел к холсту,
Взял кисть и создал Красоту
Легко и просто.
Как вслепую!

И вышел вон.
И затерялся
Меж складок Времени. Во мгле.
А холст не умер. Холст остался,
Как след, как память на земле.

Остановись!
Замри и стой!
Наполнись светом и тревогой
Перед грядущею дорогой,
Перед грядущей красотой.

И замираем, не дыша.
И смотрим, смотрим, не мигая.
А Красота живет нагая,
Как сталь разящего ножа!

И – свет!
По залам, хрусталям.
В зрачках притихших, на паркете…
И Время верит векселям
На право получить бессмертье.

Снег соткан из мороза и тумана.
Как неуклюже замерли дома…

Возникнет боль негаданно, нежданно,
Повяжет тело и сведет с ума!
И… прочь дела.
Ко всем чертям – заботы.
Боль властвует, она напряжена,
Прижмет, отпустит и опять – волна…
А город предлагает повороты.
Сюда пойду – проспект,
Сюда – тупик,
Где фонари с погасшими свечами
Как люди, погруженные в молчанье.
Я к этому молчанию привык.
Как только боль, то всё кругом молчит,
Как будто отгорожено прозрачным,
И лишь трамвай, раздвинув клешни рачьи,
Попав под напряжение, урчит.

А боль живет в мозгу как метроном.
Дойти бы только до конца квартала,
Я помню – там всё время отступала
Волна. Как раз за этим вот углом.
Дойти… Дойти…

И вот – не так болит.
Я знаю и уверен – боль убудет,
Вот только, чтобы шли навстречу люди.
В молчанье.
Пусть.
Но только, чтобы шли.

Когда уже писать свое невмочь
И понимать чужое невозможно,
Когда постыло всё,
Когда тревожно
В окно всю ночь
Глядит немая ночь,
И падает звезда на подоконник —
Беззвучная! —
И трепетом лучей
Касается слепых моих очей,
Я понимаю с горечью и болью,
Что мне в стихах спасенья не найти,
И не суметь мне вырваться из плена.
И дышит ночь предчувствием измены
Моей стихам…

Наполню патронташ и тихим утром ранним
Сойду с крыльца, калитку притворю,
И с батиным ружьем
Как в детстве давнем, давнем
Пойду встречать сентябрьскую зарю.

Почувствую в ладони сталь ствола
И тяжесть емкую латунного патрона,
Услышу, как хрипит в осиннике ворона,
За спину заправляя два крыла.

Увижу глаз, наполненный сомненьем,
И подниму стволы,
И опущу стволы
Согласно с собственным сердцебиеньем…
И вдруг увижу – выросли талы!

Те самые, что вырублены были!..
Рубили мы, а наши мамы жгли…
Видать, живучи корневые жилы.
Иначе б возродиться не могли.

Мы их рубили так! Мы их с землей месили.
Травой топили, а талы – дрова!
Не будь в сорок втором в моей стране России
Таких талов – не выжила б Москва.

И, вишь ты, отросли. Стоят среди околков
В колючей ежевике, во хмелю…
Зачем я здесь с отцовскою двустволкой,
Кого убить хочу в родном краю!

Неужто для того они меня спасали
В тот черный год,
Чтоб через двадцать лет
Я встретил их бездушными глазами
И выкрасил живое в мертвый цвет!

Нет, милый край!
Прими мое волненье,
Ничем не омрачу свиданье это я,
Что светится как тайное мгновенье
Прекрасного земного бытия.

Пьет воду утка в сонных тростниках.
Талы оплетены пахучим хмелем.
Алей глубок,
И где-то за Алеем
Ночные тени прячутся в стогах.

Лежит звезда на зеркале холодном,
Костра дымок свивается в круги
И тополя веселым хороводом
Танцуют над обрывом у реки…

О гранит о причальный
Длинных волн молотьба…
Окольцованность чайки —
Это тоже судьба!

Сумасшедшая свежесть
И простор без конца,
И тревожная тяжесть
Номерного кольца.

Но летает, летает,
Волны крыльями бьет,
И не помнит, не знает,
Как однажды ее

Кольцевали средь крику
Много весен назад…
И захлопнули книгу,
И, не глядя, следят,

Чтобы в августе, в марте
По письму, по кольцу
Путь отметить на карте
От начала к концу.

Рядом с линией этой
Тонкой птичьей судьбы
Ни счастливых пометок,
Ни ружейной пальбы.

Солнце – лампой в потолок
Ввинченное, в синий купол.
Пляж – скопленье голых кукол,
Выброшенных на песок.

Те – из моря, эти – в нем,
Жарятся на солнце, млеют.
Море моет их, лелеет,
И мелеет с каждым днем.

Морю скучно!
Жизнь – в веках!
Жизнь большая, а в итоге
Ежедневно ноги, ноги
И тоска на лежаках.

Потому-то иногда
Море взбесится.
Мятежно!
И морское побережье
Очищается тогда.