Серик Асылбекулы - На чужом пиру

Култай, с непонятной ему самому грустью, захлопнул толстую книгу с истертой обложкой. Перестук тяжелого состава стал постепенно слабеть и гаснуть. Вскоре за горизонтом исчез и сам поезд, оставив после себя лишь облачко дыма, лохматое, как клок овечьей шерсти.

Култай ощутил себя совсем одиноким. Он привык провожать взглядом идущие мимо поезда. И этот удаляющийся состав тоже пронзил его сердце щемящей грустью.

В школьные годы Култай всегда с нетерпением ждал того момента, когда надо было возвращаться из надоевшего интерната в далекий чабанский аул. Особенно с приближением летних каникул сон покидал его, он тосковал по простору, усеянному весенними цветами, торопил минуты и худел прямо на глазах. Стоило ему вспомнить темные юрты, дремлющие под лунным небом, кисловатый запах овечьего пота и залежалого навоза, которым надолго наполнялся воздух после самого легкого дуновения со стороны отары, с хрустом и чмоканьем жующей свою жвачку, как мальчишеское сердце начинало бешено колотиться, словно ему становилось тесно в груди. И потом, уже после возвращения в аул, в Култае долго не гас этот огонь ожидания, и он ходил как в полусне, не в силах поверить в наступление этих счастливых и пьянящих дней.

На следующий же день после возвращения Култай нахлобучивал до самых ушей старую измятую киргизскую шапку отца и уходил с отарой. Только за одно это уже мальчик был несказанно благодарен своей судьбе.

Удивительно, но в ту пору Култай совершенно не ведал чувства одиночества или тоски, как это происходит теперь.

Глазастый, смуглый мальчонка всегда умел найти себя в безлюдной степи какую-нибудь забаву. Особенно любил он, завернув немного в сторону отару, ходить вдоль железнодорожного полотна, вытянувшегося по просторной степи, сияя рельсами, как двумя туго натянутыми струнами домбры.

«Наверное, нет в мире людей богаче пассажиров. Небось, и едят самые лучшие блюда, и курят самый лучший табак, – думал мальчик, с любопытством разглядывая щедро рассыпанные по обочине яркие консервные банки, блестящие коробки из-под конфет и сигарет. – Иначе откуда бы взяться у них таким чудесным вещам».

Жалко было выбрасывать эти разноцветные коробки, и Култай подолгу разгядывал их со всех сторон. Тщательно изучал он каждую надпись. Болгария, Венгрия… а на банках даже встречалось название далекой и сказочной страны Индии, где царит вечное лето.

«Удивително, как они сумели собрать вещи со всего света. Точно, в поездках ездят самые богатые и щедрые люди». Откуда было степному мальчонке знать о всемогуществе экспорта и импорта… Чего только он здесь не находил. Даже деньги один раз нашел. Шел он как-то по обочине, и вдруг увидел красневшую под кустиком десятирублевку. Вначале мальчик не поверил своим глазам. Такой необычной находки у него ни разу прежде не случалось. В тот день Култай еле дождался вечера. И пригнав отару в аул, радуясь так, словно обнаружил кусок золота с лошадиную голову, торжественно вручил матери свою необычную находку. Гордость так и распирала его.

– Душа моя, что же это? – ничего не поняла сначала мать. – Где же взял ты ее?

– Нашел! Прямо около железной дороги, – выпалил Култай, не в силах скрыть своей радости.

Матери это не понравилось.

– Ах, негодник! Что ты там потерял на рельсах? А если паровоз тебя задавит? – В это время, согнав овец в кучу, вошел в юрту и отец. Мать тут же обратилась к нему.

– Погляди, отец, на этого негодника. Оказывается, он по железной дороге шляется. А если случится, как в прошлом году с сыном Ермахана…

– Ладно, не причитай…, – и без того суровое лицо отца совсем потемнело. – Нет божьего платочка на твой роточек…

Хотя нашелся заступник, буйная радость и возбуждение Култая угасли, как пламя, залитое водой. Как бы там ни было, затих мальчонка затаив в душе еще одну грустинку.

Несмотря на запрет матери, Култай и после этого не переставал бродить по обочине железной дороги. Провожать проходящие мимо поезда теперь стало для него привычкой. Самыми счастливыми людьми в мире казались ему железнодорожные пассажиры. «Эх, сесть бы на один из них и проехать по всему белому свету», – мечтал мальчишка, глядя вслед зеленым вагонам, растворявшимся за линией горизонта.

Сейчас Култаю двадцать с лишным лет. Но тяга его к поездам не уменшилась. Правда, с тех пор ему приходилось и на поезде несколько раз ездить. Но не дальше областного центра. И то в пятом классе разболелись уши, местные врачи не смогли установить причины, и отец возил его на лечение. Из-за того, что время лечения просрочили, левое ухо и теперь слышит плохо. По словам врача, оно было простужено еще в младенчестве.

Областная больница лечила Култая долго. В тот год ему пришлось остаться в том же классе. Осенью, когда он пришел в школу, ребята уже досконально знали всю историю болезни его уха.

Не выдержав унизительного прозвища «глухой», Култай в осеннюю стужу за одну ночь сбежал в свой аул, расположенный в сорока километрах от совхозного центра. По дороге он плакал навзрыд.

В тот раз его на машине догнали воспитатели интерната и вернули с полпути. Но, сводя постоянно на нет труды воспитателей, Култай стал все чаще сбегать по ночам. Не слушался ни выговоров, ни уговоров, лишь молчал, насупясь. К тому же, если другие дети с каждым годом привыкали к интернату, сроднились с ним, Култай, чем старше он становился, тем сильнее тосковал по степи, по родителям, и тоска эта превратилась во внутреннее бунтарство, неподвластное никакой силе. В конце концов с этим смирились и воспитатели, и родители. В тринадцать лет Култай покинул школу, бросил учебу, оставил шумную поселковую жизнь и ушел с чабанским аулом в степь…

Позже из-за этого уха его не взяли в армию. Мечта о путешествии на поезде вокруг света на этом вроде и кончилась. После пятого класса он ни разу и в областной центр не ездил. Конечно, можно было бы съездить в гости. Там живет старший брат Култая. Давно уже семьей обзавелся. У него жена, трое детей. Сам работает механиком в автопарке. Но и к нему Култаю как-то не удается съездить.

Да и брат хорош. Мешками увозит мясо, когда забивают на зиму лошадей, которых растит Култай, а ни разу не догадался пригласить его в гости. Вообще, если не считать, что единокровные, оба они разные и по характеру, и по обличью. Один – шустрый, умеющий приспособиться к течению времени, другой – чистый, как вода, сбежавшая из русла весной и отделившаяся от реки в озерце. Старший брат щуплый, уши просвечиваются, и рыжий, младший – кряжистый и угловатый, как саксаул в песках, и смуглый. И младший братишка Култая, кончающий нынче десятилетку, тоже рыжий, похож на старшего брата. Он такой же шустренький, даже Култая, который старше его нас шесть лет, поучает.