Серик Асылбекулы - На чужом пиру

Ничего, пусть пока поплачет, покапризничае. Вырастет, поумнеет, исправится. Да, конечно, исправится – куда денется! Красноглазый Айдарбай ничем не хуже других не был. Люди уважали, братья почитали. Даст Бог и они в стороне не останутся…».

Старик в эту ночь не спал. Ворочался с боку на бок, угомониться не мог. Так и не сомкнул глаз, словно веки подперли чем-то. В конце концов надоело ему ерзать в постели, и он пересчитал все поперечные балки под крыщей. Вспомил попутно, какую из них откуда привез. Помянул и беднягу Тинали, который помогал ему строить этот дом. Золотые были руки у покойного ровесника Айдарбая. Бывало, сидит Айдарбай чем-то недовольный, а тот ему: «Ох, боже праведный. Хоть стар ты, а все никак не перебесишься», – и как захохочет! Ох, были ведь времена!

Долго еще он лежал с открытыми глазами и только задремал под утро. Когда проснулся, то солнце успело подняться на длину вытянутого аркана. Открыв глаза, он резво вскочил с постели, натянул второпях с грехом пополам ичиги на босу ногу и выскочил во двор.

Старуха успела, оказывается, подоить корову и собиралась кипятить молоко в казане. Тойбазар лежал под трактором, а отца замечать не хочет. Айдарбай постоял, потоптался немного и, когда иссякло терпение, старым беркутом налетел на него:

– Эй, чего ты там потерял?

Сын его вывернул козырек промасленной насквозь истрепанной кепки и резко приподнял голову.

– Да вот блок вконец замучил – масло протекает. Ну и решил я его это самое, чтоб…

Старик понял, что ничего вразумительного тот ему не ответит, и сразу перешел к делу:

– Эй, когда я тебе сказал, чтобы ты братцу своему непутевому письмо написал? – говорил он, хотя сам точно не помнил, говорил или не говорил ему про это.

Тойбазару не понравилось, что старик ни с того, ни с сего набросился на него. Он сердито усмехнулся про себя, и что это с утра напало на своенравного родителя, обычно разрывавшего в клочья попавший в руки конверт. И чтобы еще пуще досадить тому, как ни в чем не бывало продолжал возиться с железками.

– Эй, кому я говорю?

На этот раз голос Айдарбая вышел намного солиднее. Но разбалованный сын, кажется, решил окончательно вывести его из себя.

– Да напишем же, успеется. Вчера ведь только получили. Сейчас некогда, на ферму надо… – резко отрезал негодный.

– Вот говорил же я, что они скоро друг друга в лицо узнавать перестанут… Да что это такое, лежит себе да железякой никчемной ковыряется.

Строптивый сын только сейчас начал понимать, что вчерашнее письмо основательно встряхнуло отца. И весь этот распетушенный вид его показался ему вдруг близким, милым и понятным.

Сын хитро улыбнулся:

– Отец, ну чего ты от меня хочешь?..

Сердитое лицо Айдарбая невольно потеплело.

– Письмо напиши этому, говорю. Пусть не мучают, не изводят малыша, а привезут сюда. Была бы цела буренка, а там старуха свое дело знает, – и собрался было уходить, как вдруг, словно вспомнив о чем-то важном, резко обернулся назад:

– И еще… напиши этому недоумку, пусть заедет повидаться к родному отцу, мол, болеет он и не сегодня-завтра дух испустит, да поскорее! Так и напиши. Уяснил? – строго заключил он.

– Отец, ты же не болеешь? Что, и так написать?

То ли Айдарбай почувствовал, что хитрющий сын нарочно прикидывается простачком, то ли решил сгладить свою слабость, но вдруг ни с того, ни с сего, набросился на него:

– Вот пакостники! Нужен вам отец, как же! Взрастил-вскормил. Зачем теперь вам жалкий беззубый старик? Хотите, как куропатка, «поживился и с глаз долой?». И дела вам нет до того, что я всю ночь проворочался? Спите себе спокойно и в ус не дуете! – и будто торопясь избавиться от насмешливого взгляда сына, не оглядываясь назад, быстро зашлепал в своих полуразвалившихся галошах к дому.

Спустя некоторое время он вышел с кумганом в руке. Да, с утренней молитвой и омовением на этот раз он опоздал. Но старик и вовсе не думал торопиться, идет себе степенно, важно. Только подол его чекменя едва заметно развевался под порывами утреннего прохладного ветерка. Обычно чуть сгорбленная его спина в этот миг распрямилась-расправилась как будто…

Корганбек молча стоял у старой могилы в безлюдной степи. Взгляд его надолго задержался на портрете, установленном на красном граните памятнике, – казалось, покойный отец пристально и задумчиво смотрел на него. «Прости, отец. Разве я знаю, что ты с нетерпением дожидался меня, – прошептал он про себя. – Вот, выдалась возможность – приехал поклониться тебе…».

Просторная степь раскинулась необозримым кругом, безмолвно подставив себя ласковым лучам весеннего солнца. На краю горизонта темнеет обрывистый бугристый берег Акиина – одной из тысяч знаменитых излучин древней Сырдарьи. И река также нема, как безмолвная ширь вокруг нее.

Да, теперь это уже не прежняя великая река, воды которой в дни весенних паводков размывали русло. В ветреные дни ее обширное побережье, прежде укутанное зеленью трав и непроходимых тугаев, неистово гложут бродячие вихри, поднимая пыльные бури. Там, где Сырдарья впадает в море, появились округлые, мертвенно-белесые, мутноватые зеркала солончаков. Надо ли повторять известную всем горькую истину о том, что ослабла, захирела река, утратив былую свою мощь и величие? Может быть, пришла к реке, как ко всякому живому, старость? А может быть одна из двух артерий, питавших сердце древней земли Средней Азии и Сарыарки – Арал, испокон веку встречавшая и провожавшая караваны поколений, в эти дни подверглась какой-то опасной болезни? Словно человек, давно прикованный к постели, она невесела и измождена, молчаливо взывает к помощи…

– Пойдем, пройдемся по кладбищу, – тронул за рукав его Казантай.

Корганбек молча последовал за другом. Кладбище разрослось, словно город-новостройка. Если прежде могила его отца стояла с краю, то сейчас ее уже потеснили к середине. В детстве к вечеру они побаивались ходить здесь: видно, взрослые добились своего, когда, пугая детей, утверждали, что на кладбище обитают джины и пери, а шайтан разжигает огонь.

Казантаю были знакомы многие захоронения: «Здесь покоится этот, а здесь – тот», – перечислял он полузабытые для Корганбека имена покойных односельчан. Порой он говорил: «Хорошим человеком был покойный», – шептал что-то неслышно и по-мусульмански проводил ладонями по лицу.

– Это могила покойного Култая, – сказал Казантай, подходя к сложенному из кирпичей высокому четырех-главому мазару. Корганбек остановился и вздрогнул от неожиданности – как раз в этот миг в нескольких шагах от них закрутился и взвился вверх вихрь. Внезапно защемило в груди у гостя, до сих пор безучастно слушавшего своего друга.